Если вы встретите ньюйоркца под этой аркой, то только потому, что здесь прекрасная акустика. И уже много лет сюда таскает на себе пианино один стареющий хиппи, чтобы развлекать прохожих песенками 60-х годов.
Да и какие идеи выражают бесчисленные монументы, скажем, Центрального парка? Вот они, стоят в ряд: щуплый Колумб; Роберт Бернс, задравший голову в небо, — то ли ищет глазами музу, то ли ждет воздушного парада; дородный Вальтер Скотт; бурная голова Бетховена. Или этот античный мыслитель, опирающийся на колонну. Из надписи следует, что философ — Морзе, а колонна — телеграфный ключ.
Что ж, наши предки, соорудившие эту наивную галерею, были уверены, что телеграф не менее романтичен, чем шотландская поэзия. Чувствуется, что практичному Нью-Йорку больше подходит не величие многометровой Свободы, а сдержанный восторг по более скромным поводам — вроде открытия нового^ вида связи. Поэтому любимый памятник Нью-Йорка — бронзовая Алиса в бронзовой же Стране Чудес. Вместо того чтобы ею воодушевляться — с ней играют. Каждый день дети елозят на металлических Алисиных плечах, прячутся под волшебными грибами, дергают за уши симпатичного Белого Кролика. В этом памятнике уже ничего не осталось от монументального искусства, что не мешает бронзовой Алисе оживать каждый раз, когда по ней карабкаются малыши.
Современный Нью-Йорк еще больше чурается помпы. Сегодня здесь ставят памятники не героям, а просто людям.
Так, на автобусном вокзале соорудили гипсовую очередь. Среди ежедневной суеты эти люди выделяются только неподвижностью.
Черт знает, что они должны символизировать. За какие такие заслуги увековечил их автор — люди как люди, в галстуках, джинсах, с портфелями, они шли по своим делам, пока их не остановил скульптор. Как раз в Нью-Йорке такой приземленный кухонный реализм очень на месте. Уж слишком много крайностей в этой столице небоскребов. Слишком многое потрясает наше воображение. Поэтому как утешающий контраст стоит, например, памятник немолодому еврею за швейной машинкой, который установлен на «модной» Седьмой авеню.
Нью-йоркские монументы возвращают сверхгороду человеческое измерение. Они не воспевают заурядность, но замечают ее. Останавливают взгляд на будничной стороне жизни. Подчеркивают, что герой Нью- Йорка — это все же не зеленая дева, встающая из вод, а люди, прохожие, занятые собой горожане, у которых далеко не всегда есть время приглядываться к свету факела, зажатого в руке статуи Свободы, и декламировать красивые слова, высеченные на ее пьедестале.
О СТИВЕНЕ СПИЛБЕРГЕ И ХЭППИ-ЭНДЕ
Стивен Спилберг — бог современного кино, и Индиана Джонс — пророк его.
С этим суждением, конечно, можно не соглашаться. Только при этом следует помнить, что судьба еретиков и вольнодумцев — прозябание в меньшинстве. Большинство — и громадное — присягнуло на верность знаменам развлекательного кинематографа Спилберга.
За последние годы его фильмы посмотрели не миллионы, а, наверное, миллиарды людей. Так что феномен Спилберга уже имеет отношение не только к искусству, но и к социальной психологии. Когда художнику удается попасть в яблочко с такой точностью, то говорить приходится не о его мастерстве, а о пророческом даре, о способности проникать в те глубины коллективного сознания, в которых таится секрет созвучия творца и толпы.
Эстетические критерии тут уже начинают буксовать — речь идет не о том, удачны ли фильмы Спилберга, а о том, почему они пользуются такой бешеной популярностью.
Массовое искусство отличается от обыкновенного тем, что оно обладает универсальной отмычкой — как футбол, что ли. В паре «художник — зритель» последний становится существенно важнее первого: не столько замысел автора нам интересен, сколько тайна его славы.
Что же такого в нашей душе открыл Спилберг в своих увлекательных киносказках?
Чтобы в этом разобраться, займемся сперва героями живыми, а не экранными, — теми, кто сидит в зале.
Спилберг всегда обращается к одной и той же аудитории — к подростку, «тинэйджеру», к зрителю, который уже ходит на свидания, но еще не может купить спиртное.
Режиссер опоэтизировал переходный возраст: его зритель понимает и знает взрослый мир, но сам еще не включился в эту жизнь — он живет, не платя по счетам. Реальность для него еще не отлилась в жесткие формы взрослого поведения, еще не застыла в той колее, которая ведет нас к могиле, мерно отсчитывая этапы — работа, семья, дети, пенсия, кладбище.