— Как по-вашему, я не слишком запрокидываю голову? — спросил он свою приятельницу. — Вам не кажется, что у меня под подбородком виден замок от поводка?
— Мне кажется, вы, как все счастливые люди, выглядите очень смешно, — ответила миссис Тристрам. — Не более и не менее смешно, чем другие счастливцы. Я минут десять наблюдала за вами и за маркизом де Беллегардом. Ему все это в тягость.
— Тем паче надо быть ему благодарным — взявшись за дело, он довел его до конца, — ответил Ньюмен. — Однако пора и честь знать. Больше не стану его обременять. Но вы правы — я страшно счастлив. Даже не могу устоять на месте. Позвольте вашу руку и давайте пройдемся.
Он провел миссис Тристрам по всем комнатам. Их было великое множество: украшенные ради празднества, переполненные нарядными гостями, они, несмотря на несколько поблекший вид, вновь обрели прежний блеск. Глядя по сторонам, миссис Тристрам тихо отпускала колкие замечания насчет гостей. Но Ньюмен отвечал рассеянно, он вряд ли ее слышал, его мысли были заняты другим. Он упивался радостным сознанием успеха, свершения задуманного, триумфа. Внезапный страх, не выглядит ли он глупцом, улетучился, и он испытывал теперь только глубокое удовлетворение. Он получил то, к чему стремился. Вкус успеха всегда манил его, и ему везло — он ощущал его не раз. Но никогда прежде вкус этот не был так сладок, никогда так много не сулил, никогда к нему не примешивалось столько блеска и веселья. Огни, цветы, музыка, разодетая толпа, ослепительные женщины, драгоценности и даже сама непривычность чужого, но звучного говора вокруг — все служило живым символом и гарантией того, что он добился цели и собственными усилиями проложил сюда дорогу. Однако, если Ньюмен и улыбался шире обычного, не тщеславие раздвигало его губы, ему ничуть не хотелось, чтобы на него показывали пальцем, он не жаждал личного успеха. Доведись ему, оставаясь невидимым, заглянуть в особняк Беллегардов через дыру в крыше, открывшееся зрелище порадовало бы его ничуть не меньше. Он счел бы увиденное свидетельством своего преуспеяния и укрепился бы в уверенности, что на жизнь надо смотреть легко, к чему рано или поздно сводились все его наблюдения. А сейчас чаша успеха нашего героя была полна до краев.
— Прекрасный бал, — сказала, немного пройдясь, миссис Тристрам. — Ничто не оскорбляет мой взор, кроме вида моего мужа — вон он стоит, прислонившись к стене, и беседует с каким-то незнакомцем, которого, небось, принимает за герцога, а тот — я почти уверена — ведает здесь освещением. Как вы думаете, нельзя ли их разлучить? Может быть, опрокинуть лампу?
Неизвестно, внял ли бы ее призыву Ньюмен, который не видел ничего зазорного в том, что Тристрам увлечен разговором с искусным мастером своего дела, но в эту минуту к ним как раз подошел Валентин де Беллегард. Несколько недель назад Ньюмен познакомил его с миссис Тристрам, и младший брат мадам де Сентре сразу воздал должное блестящим достоинствам этой дамы и уже нанес ей несколько визитов.
— Вы читали Китса? Его балладу «Belle Dame sans Merci»? — обратилась к Валентину миссис Тристрам. — Вы напоминаете мне ее героя:
— Я одинок, поскольку вы лишили меня вашего общества, — ответил Валентин. — А выглядеть счастливым — дурной тон, это позволительно только Ньюмену. Ведь все это затеяно в его честь. Нам с вами не положено выходить на авансцену.
— Прошлой весной вы мне предрекали, — напомнил Ньюмен, повернувшись к миссис Тристрам, — что, прожив здесь полгода, я взбешусь от ярости. По-моему, срок на исходе, но самое бешеное, что я могу выкинуть, это предложить вам кофе глясе.
— Я говорил вам, — вмешался Валентин, — что бал в нашем доме пройдет как нельзя лучше. Я не имел в виду кофе глясе, но смотрите, здесь собрался весь свет, и сестра утверждает, что Урбан сегодня просто очарователен.