— Вы имеете в виду молодую особу в розовом платье, сидящую в ложе бенуара?
— А вы заметили, какой у этого розового платья роскошный оттенок? — вместо ответа спросил Валентин. — Он придает ее коже молочную белизну.
— Белая у нее кожа или черная, мне все равно. Надеюсь, вы у нее больше не бываете?
— Господи Боже, почему же? Почему бы мне к ней не ездить? Я изменился, но она-то нет! — объяснил Валентин. — Я убедился, что она не что иное, как маленькая вульгарная интриганка. Но забавна она не менее, чем раньше, а чем-то забавляться каждому надо!
— И прекрасно. Я рад, что вы поняли, какова она на самом деле, — ответил Ньюмен. — Надеюсь, вы выкинули из головы все те панегирики, которые пели ей недавно. Вы ведь сравнивали ее не то с сапфиром, не то с топазом или аметистом, — словом, с каким-то драгоценным камнем, дай Бог памяти, с каким?
— Не помню, — ответил Валентин, — быть может, с карбункулом! Но больше ей не удастся водить меня вокруг пальца. Ей не хватает подлинного обаяния. Ужасно глупо заблуждаться насчет особы такого сорта.
— Поздравляю! — воскликнул Ньюмен. — Поздравляю с тем, что с ваших глаз упала пелена. Это большая победа, вы должны чувствовать себя гораздо лучше.
— Да, я чувствую себя совсем по-другому, — весело вскричал Валентин, но тут же осекся и искоса посмотрел на Ньюмена. — Уж не смеетесь ли вы надо мной? Не будь вы членом нашей семьи, я мог бы оскорбиться.
— Да что вы! Какой я член семьи — до этого мне еще далеко! И от того, чтобы смеяться над вами, я тоже далек. Вы вызываете у меня досаду! Вы, такой умный, с такими прекрасными задатками, тратите время и портите себе нервы из-за предмета, явно второсортного. Подумать только, убиваться из-за мисс Ниош! По-моему, это просто глупо. Вы утверждаете, что перестали смотреть на нее серьезно — да раз вы вообще на нее смотрите, значит, дело по-прежнему серьезно.
Валентин круто повернулся к Ньюмену и, сморщив нос, уставился на него, потирая колени.
— Vous parlez d’or![121] Но какие у нее восхитительные руки! Поверите ли, я до сегодняшнего вечера этого не замечал.
— Тем не менее не забывайте, что она — вульгарная маленькая интриганка, — напомнил Ньюмен.
— Да, на днях она поступила скверно. Прямо в лицо наговорила грубостей родному отцу, да еще при мне. Вот уж дурной тон! Я от нее этого никак не ожидал, ушам своим не мог поверить. Она меня разочаровала.
— Отец для нее все равно что половик у двери, — ответил Ньюмен. — Я это сразу понял, как только увидел их вдвоем.
— Ну, это их дело, пусть себе думает о старом попрошайке, что ей угодно. Но обзывать его бранными словами — низко! Это меня просто убило! И все из-за какой-то плоеной нижней юбки, которую бедняга забыл взять у прачки, — ему было поручено столь почетное задание. Мадемуазель Ниош чуть уши старику не надрала. А он стоял, пялил на нее свои бессмысленные глазки и поглаживал полой сюртука старую шляпу. Потом вдруг повернулся и, не говоря ни слова, ушел. Я заметил ей, что так разговаривать с отцом могут лишь очень дурно воспитанные люди. И получил в ответ, что она будет весьма признательна, если я всякий раз буду указывать ей на недостатки ее воспитания, ведь в безукоризненности моего она не сомневается. Тогда я сказал, что не моя забота способствовать улучшению ее манер, тем более она уже, судя по всему, выработала их окончательно, следуя «наилучшим» образцам. Она меня сильно разочаровала. Но ничего! Я с этим справлюсь, — весело заключил Валентин.
— Что и говорить, время лучший лекарь, — с шутливо благоразумной миной согласился Ньюмен. И, помолчав немного, добавил уже другим тоном: — Мне бы все же хотелось, чтобы вы подумали насчет моего вчерашнего предложения. Поедемте с нами в Америку, и я пристрою вас к какому-нибудь делу. У вас прекрасная голова, только вы ленитесь ею пользоваться.
Валентин скорчил веселую гримасу.
— От имени моей головы благодарю за комплимент! Но что вы имеете в виду — место в банке?
— Ну, можно и не в банке. Но мне представляется, что банк вы сочтете более аристократичным.
Валентин расхохотался.
— Дорогой мой! Ночью все кошки серы. Если уж опрощаешься, то неважно, до какой степени!
Ньюмен сперва ничего не ответил, но потом довольно сухо произнес:
— Надеюсь, вы сможете убедиться, что зато успех имеет много разных степеней.
Валентин снова склонился вперед, уперся локтями в колени и начал чертить тростью по полу.
— Вы действительно считаете, — спросил он, подняв наконец глаза, — что я на что-то годен?