— Опомнитесь! Подумайте, что вы со мной делаете! Отпустите ее! Чем я вам так неугоден? Чем я так плох? Я же ничем не могу вам повредить! А если бы мог, не стал бы. Да я самый покладистый человек в мире! Ну что с того, что я занимаюсь коммерцией? Ради всего святого, что из этого? Ну да, я — коммерсант! Но только скажите, и я займусь чем-нибудь другим. Мы с вами ни разу не говорили о делах. Отпустите вашу дочь, и я никогда не буду ни о чем вас спрашивать. Я ее увезу, и вы меня никогда больше не увидите и не услышите. Если хотите, я буду безвылазно жить в Америке. Я подпишу обязательство не показываться в Европе. Мне ничего не нужно — только бы не потерять ее!
Мадам де Беллегард и ее сын обменялись взглядом, полным откровенной иронии, и Урбан сказал:
— Дорогой мой сэр, то, о чем вы говорите, вряд ли приемлемо. Мы отнюдь не возражаем поддерживать с вами знакомство как с вполне достойным иностранцем, но мы не имеем ни малейшего желания навсегда расстаться с моей сестрой. Мы возражаем против вашего брака, а высказанные вами предложения, — и маркиз позволил себе негромко вежливо рассмеяться, — делают этот брак еще более недопустимым.
— Ну хорошо, — сказал Ньюмен, — где этот ваш Флерьер? Я знаю, что где-то на холме, около какого-то старинного города.
— Совершенно верно. Не знаю, такой ли уж Пуатье старинный город, — ответила мадам де Беллегард. — Но расположен он на холме. Как видите, мы не боимся открыть вам, где находится наше поместье.
— Значит, город называется Пуатье? Прекрасно! — воскликнул Ньюмен. — Я сейчас же еду к мадам де Сентре.
— Теперь уже подходящих поездов не будет, — возразил Урбан.
— Я закажу специальный поезд.
— И выбросите кучу денег напрасно, — сказала мадам де Беллегард.
— Ну, через три дня у нас еще будет время поговорить, напрасно ли, — сказал Ньюмен и, надев шляпу, вышел.
Однако он не отправился во Флерьер тотчас же, он был так потрясен и раздавлен, что не имел сил действовать. Он мог только брести куда глаза глядят и машинально шел вперед, не разбирая дороги, вдоль реки, пока не миновал enceinte[129] часть Парижа. Его жгло и терзало сознание, что над ним надругались. Впервые в жизни его так подло предали, унизили, «осадили», как он говорил себе, и это ощущение было нестерпимо. Он шел, свирепо ударяя тростью по деревьям и фонарным столбам, а в душе его бушевала ярость. Потерять мадам де Сентре после того, как он так триумфально, так счастливо добился ее согласия! Это в равной степени уязвляло его гордость и наносило неизлечимую душевную рану. Вдобавок он терял ее по милости этой наглой старухи и ее надутого сыночка, щеголяющих своей «властью», терял невесту из-за вмешательства и тирании других. Это было чудовищно! Нестерпимо! Он уже не вспоминал о том, что представлялось ему бесстыдным предательством Беллегардов, за это он уже проклял их на веки вечные. Но его подкашивало и ставило в тупик предательство самой мадам де Сентре. Конечно, за ее решением что-то крылось, но что? Он тщетно пытался найти ключ к этой тайне. Всего три дня назад она стояла рядом с ним в свете звезд, очаровательная и ясная, исполненная доверия, которое он с таким трудом сумел ей внушить, и говорила, что счастлива оттого, что выходит за него замуж. Чем же объяснить такую внезапную перемену? Каким ядом ее опоили? Что, если — у бедного Ньюмена даже сердце замерло, — что, если мадам де Сентре и в самом деле переменилась к нему? Он преклонялся перед цельностью ее натуры и именно поэтому боялся, что решение порвать с ним принято ею окончательно и бесповоротно. Однако у него и в мыслях не было обвинить мадам де Сентре в измене: он видел, что она глубоко несчастна. Продолжая идти без всякой цели, он перешел один из мостов через Сену и, не оглядываясь, двинулся дальше по бесконечной набережной. Париж остался позади, Ньюмен был уже чуть ли не в пригороде, его окружали живописные окрестности, он дошагал до чудесного пригорода Отёй. Наконец Ньюмен остановился, осмотрелся, не замечая и не желая замечать прелести окружающих его мест, потом повернулся и медленно пошел обратно. Дойдя до причудливой набережной, носящей название Трокадеро, он, несмотря на грызущую его боль, сообразил, что находится неподалеку от дома миссис Тристрам, а миссис Тристрам, как ему помнилось, в некоторых случаях умела выказать чисто женское участие. Чувствуя, что ему необходимо дать выход своему гневу, он свернул на Йенскую авеню. Миссис Тристрам оказалась дома и одна. Едва увидев Ньюмена, она объявила, что знает, с какими вестями он пришел. Ньюмен тяжело опустился на стул и молча на нее уставился.