Валентин, не поднимая головы с подушки, смотрел на него, и его глаза блестели еще сильнее, чем раньше. Ничего не говоря, он приоткрыл рот, а на бледном лице пятнами проступил румянец. Ньюмену еще никогда не случалось столь многословно искать сочувствия, но сейчас, обращаясь к Валентину, находящемуся на пороге смерти, он отчего-то чувствовал, будто взывает к силе, которой возносят молитвы люди, попавшие в беду. Для него эта вспышка негодования была словно акт очищения.
— И что же Клэр? — спросил Беллегард. — Что она? Отказалась от вас?
— Я все-таки не хочу в это верить, — ответил Ньюмен.
— И не верьте! Не смейте верить! Она просто стремится выиграть время. Простите ее.
— Я ее жалею, — сказал Ньюмен.
— Бедная Клэр! — пробормотал Валентин. — Но они-то! Как они могли? — Он снова замолчал, чтобы передохнуть. — Вы с ними виделись? Они отказали вам прямо в лицо?
— Прямо в лицо. Изложили все без околичностей.
— Чем же они обосновали свой отказ?
— Что не смогут выносить человека, занимающегося коммерцией.
Валентин протянул руку и накрыл ею руку Ньюмена.
— Ну а насчет их обещания? Насчет договора, заключенного с вами?
— Они внесли уточнение. Заявили, что он действовал только до тех пор, пока мадам де Сентре была согласна меня принимать.
Валентин лежал, глядя на своего собеседника, и его лицо постепенно покрывалось бледностью.
— Ничего больше мне не говорите, — попросил он наконец. — Мне стыдно.
— Вам? Да вы — само чувство чести! — просто ответил Ньюмен.
Валентин застонал и отвернулся. Некоторое время они молчали. Потом Валентин снова повернулся к Ньюмену и даже нашел в себе силы пожать ему руку.
— Это ужасно! Отвратительно! Раз мои родные, представители моего рода дошли до такой низости, значит, мне пора исчезнуть. Но я верю в мою сестру. Она все вам объяснит. Простите ее. Если окажется… если окажется, что она должна подчиниться им, не осуждайте ее. Она сама здесь жертва. А вот с их стороны это подло, поистине подло! Для вас это был тяжелый удар? Впрочем, как я могу об этом спрашивать? — Он снова закрыл глаза и снова погрузился в молчание.
Ньюмен ощущал чувство, близкое к страху, словно взывал к духу, более требовательному, чем он ожидал. Но вот Валентин снова посмотрел на него и убрал руку.
— Я приношу вам свои извинения, — проговорил он. — Понимаете? Я, на смертном одре, приношу извинения за мою семью. За мою мать, за брата. За древний род Беллегардов! Voilà![141] — тихо закончил он.
Вместо ответа Ньюмен пожал ему руку, бормоча какие-то ласковые слова. Валентин лежал молча, и полчаса спустя в комнату тихо вошел доктор. За его спиной сквозь полуоткрытую дверь Ньюмен увидел вопрошающие лица месье Леду и де Грожуайо. Доктор сел, положил руку на запястье Валентина и минуту-другую наблюдал за его лицом. Поскольку он не подавал никаких знаков, оба джентльмена вошли в комнату, а месье Леду сначала поманил кого-то, кто оставался в коридоре. Это был кюре. Он держал в руках незнакомый Ньюмену предмет, покрытый белой салфеткой. Кюре был толстый, приземистый, с красным лицом. Войдя, он снял маленькую черную шапочку, приветствуя Ньюмена, и опустил свою ношу на стол, затем сел в самое удобное кресло и сложил руки на животе. Остальные обменялись вопросительными взглядами, словно сомневаясь, уместно ли их присутствие. Долгое время Валентин лежал не шевелясь и не произнося ни слова. Ньюмену показалось, что кюре задремал. И вдруг неожиданно Валентин произнес имя Ньюмена. Тот подошел к нему, и Валентин сказал по-французски:
— Мы не одни. Я хочу говорить с вами наедине.
Ньюмен посмотрел на доктора, доктор на кюре, тот ответил ему взглядом, потом оба пожали плечами.
— Наедине… пять минут, — повторил Валентин. — Пожалуйста, оставьте нас.
Кюре снова взял со стола таинственный предмет и направился в коридор, сопровождаемый доктором и бывшими секундантами. Ньюмен закрыл за ними дверь и вернулся к постели Валентина. Тот внимательно наблюдал за происходящим.
— Все это плохо, очень плохо, — проговорил он, когда Ньюмен сел рядом с ним. — Чем больше я думаю, тем более скверным мне все это кажется.
— О, перестаньте об этом думать, — сказал Ньюмен.
Но, не обращая на его слова внимания, Валентин продолжал:
— Даже если они опомнятся и снова вернут вас, все равно — какой стыд! Какой позор!
— Нет, они не опомнятся, — сказал Ньюмен.
— Вы можете их заставить.
— Заставить?
— Я открою вам тайну. Страшную тайну. Вы можете использовать ее против них, запугать их, принудить.