Маркиз почти преуспел в стараниях сохранить на лице полную невозмутимость. Стирать ледяное выражение со своей внушительной физиономии ему поневоле приходилось постепенно. Но доводы Ньюмена, казалось, воздействовали на месье де Беллегарда все сильнее и сильнее, и в конце концов он отвел глаза. Несколько минут маркиз стоял, что-то прикидывая.
— Это мой брат сказал вам? — проговорил он наконец, подняв взгляд на Ньюмена.
— Да, ваш брат.
Маркиз торжествующе улыбнулся.
— Как я и говорил, он был не в своем уме!
— Положим, что так, если мне не удастся выяснить, что он имел в виду. И далеко не так, если удастся.
Маркиз пожал плечами.
— Что ж, сэр, выясняйте, если угодно.
— Вас это не пугает? — спросил Ньюмен.
— Об этом судите сами.
— Нет уж, судите вы. У вас будет время обдумать все как следует, проверить себя со всех сторон. Даю вам час или два. Больше не могу, мы ведь не знаем, как скоро мадам де Сентре постригут в монахини. Поговорите с матерью, пусть и она себя проверит, не испугалась ли она. Правду сказать, я не думаю, что ее так же легко напугать, как вас, но увидите сами. Я вернусь в деревню и буду ждать в гостинице. Только прошу дать мне знать как можно скорее, ну, скажем, к трем часам. Вам достаточно написать просто «да» или «нет». Однако, если вы напишете «да», я надеюсь, на сей раз вы сдержите свое обещание. — С этими словами Ньюмен открыл дверь и вышел.
Маркиз не двигался, и, затворяя за собой дверь, Ньюмен еще раз посмотрел на него.
— Итак, я в гостинице, в деревне, — повторил он, повернулся и покинул château.
Угрожая бесчестьем семейству, насчитывающему тысячелетнюю историю, Ньюмен понимал, что неизбежно заденет за живое его представителей, и поэтому находился в крайнем возбуждении. Однако, вернувшись в гостиницу, он решил терпеливо ждать в течение двух часов. Он полагал, что, скорее всего, маркиз просто не ответит, ибо ответ на такой вопрос в любом случае означал бы признание Беллегардами своей вины. Посему Ньюмен предвидел, что ответом ему может быть молчание, а это означало бы вызов. Он страстно молил небеса, чтобы выстрел, как он называл свои разоблачения, сразил обоих. Но был сражен сам, когда в три часа ему подали принесенную лакеем записку, адрес на которой был написан красивым английским почерком Урбана де Беллегарда. Записка гласила:
«Не могу отказать себе в удовольствии сообщить Вам, что завтра мы с матушкой возвращаемся в Париж, дабы встретиться с моей сестрой и поддержать ее в решении, которое единственно может служить подобающим ответом на Вашу беспримерную наглость.
Ньюмен спрятал записку в карман и снова принялся ходить из конца в конец по общей зале гостиницы. В последнюю неделю он только и делал, что ходил взад-вперед, и сейчас без устали мерил шагами маленький salle[148] гостиницы «Герб Франции», пока день не начал клониться к вечеру и не настало время спешить на свидание с миссис Хлебс. Ньюмен без труда нашел тропку, ведущую на верх холма к руинам, и быстро оказался на вершине. Он прошел под аркой крепостной стены и огляделся в ранних сумерках, не видно ли где старушки в черном. Двор замка был пуст, но дверь в церковь открыта. Ньюмен вошел в маленький притвор, где, естественно, было еще более темно, чем снаружи. Однако в алтаре мерцало несколько высоких свечей, и он смог различить женскую фигуру у одной из колонн. Приглядевшись внимательнее, он узнал миссис Хлебс, хотя одета она была с непривычной пышностью. На ней была большая черная шелковая шляпа, повязанная черным крепом, а с колен, слабо поблескивая, спадали складки черного атласного платья. Видно, сегодняшнюю встречу она посчитала поводом, чтобы надеть свой лучший наряд. Миссис Хлебс сидела, вперив взгляд в пол, но когда он подошел к ней, подняла глаза и встала.
— Вы разве католичка, миссис Хлебс? — спросил он.
— Нет, сэр, я праведная прихожанка англиканской церкви, евангелистка, — ответила она. — Но я подумала, что здесь мне будет безопасней, чем снаружи. Я никогда не выхожу из дому по вечерам, сэр.