— Вы уже уходите? — любезно спросила она.
— Боюсь, мне пора, — ответил он.
Герцогиня немного помолчала.
— У меня возникло впечатление, — проговорила она, — что вы хотите мне что-то сказать.
Ньюмен посмотрел на нее, у него слегка закружилась голова, и с минуту ему казалось, что его мысли снова делают сальто. Его выручил итальянский князь:
— Ах, мадам, а кто не хочет? — вздохнул тот.
— Не учите мистера Ньюмена говорить fadaises,[164] — сказала герцогиня. — Его достоинство в том и состоит, что он этого не умеет.
— Да, — согласился Ньюмен. — Я не умею говорить fadaises и не хочу говорить ни о чем, что могло бы вас расстроить.
— Разумеется, вы очень тактичны, — улыбнулась герцогиня, слегка кивнула ему на прощание, и с тем он ушел.
Выйдя на улицу, Ньюмен немного постоял на тротуаре, размышляя, не свалял ли он в конечном счете дурака: надо было разрядить приготовленный пистолет. И пришел к заключению, что говорить с кем бы то ни было о Беллегардах будет неприятно ему самому. Самое лучшее было бы вообще выкинуть их из головы и больше о них не вспоминать. До сих пор нерешительность никак не числилась среди недостатков Ньюмена, и в данном случае она длилась недолго. В течение трех последующих дней он не думал или, по крайней мере, старался не думать о Беллегардах. Когда он обедал у миссис Тристрам и она упомянула о них, он почти сердито попросил ее не продолжать. Это дало Тому Тристраму вожделенный повод выразить ему свои соболезнования.
Том наклонился вперед, положил ладонь на руку Ньюмена и, поджав губы, покачал головой.
— Понимаешь, дорогой друг, дело в том, что тебе вообще не следовало ввязываться в эту историю. Я знаю, ты тут ни при чем, все это затеяла моя жена. Если тебе хочется распушить ее — изволь, я вступаться не буду, разделайся с ней, как найдешь нужным. Ты знаешь, за всю нашу жизнь она не услышала от меня и слова упрека, а ей это было бы ой как полезно. Почему ты не послушался меня? Ты помнишь, я не верил в эту затею. Я полагал, что в лучшем случае это окажется приятным недоразумением. Я не считаю себя ни Дон Жуаном, ни Лотарио[165] — понимаешь, о чем я говорю, — но уж в повадках прекрасного пола немного разбираюсь. Я никогда не разочаровывался в женщинах, всегда знал, чего от них можно ждать. Я, например, никогда не заблуждался насчет Лиззи, у меня всегда были кое-какие подозрения относительно нее. Что бы ты ни думал о моей женитьбе, я по крайней мере могу признаться, что пошел на это с открытыми глазами. А теперь представь, что ты попал бы в подобный переплет с мадам де Сентре. Можешь не сомневаться, она оказалась бы крепким орешком. И честное слово, я не знаю, где бы ты нашел утешение. Уж, конечно, не у маркиза, мой дорогой Ньюмен. Это не тот человек, к которому можно прийти и поговорить по-свойски, с точки зрения здравого смысла. Разве он хотел, чтобы ты вошел в семью, разве постарался хоть раз поговорить с тобой наедине? Разве он когда-нибудь приглашал тебя выкурить вместе сигару или заглянуть к нему и пропустить стаканчик, когда ты наносил визит дамам? Не думаю, что ты видел от него поддержку. А что касается старой маркизы, то тут и говорить нечего — чистая отрава. Есть у них здесь такое словечко — «симпатично». Все кругом симпатично или должно таковым быть. Так вот, горчица и та симпатичней, чем старая мадам де Беллегард. Вся эта семейка, черт бы их побрал, совершенно бессердечная компания, у них на балу я это хорошо почувствовал. Словно расхаживал по арсеналу в лондонском Тауэре! Дорогой мой, не посчитай меня вульгарным грубияном, раз я говорю об этом, но поверь, они хотели одного — твоих денег. Я в этом кое-что смыслю, сразу вижу, когда люди зарятся на чьи-то деньги! Почему они вдруг остыли, не знаю. Наверно, смогли без особого труда найти кого-то другого. Да стоит ли выяснять? Вполне может статься, что виновата тут вовсе не мадам де Сентре. Вполне возможно, старуха ее заставила. Подозреваю, что их с мамашей водой не разольешь. Хорошо, что ты вовремя унес ноги. Не сомневайся! Если я выражаюсь слишком крепко, так только потому, что люблю тебя. И, учитывая это, могу сказать, что я скорей бы стал увиваться за обелиском на площади Согласия, чем за этим бледным воплощением благородного аристократизма.
165
Один из героев романа Иоганна Вольфганга Гёте (1749–1832) «Ученические годы Вильгельма Майстера».