— И в этом смысле мадам де Сентре тщеславна?
— Кто знает? — выразительно пожал плечами Беллегард. — Не могу взять на себя смелость ничего утверждать. Думается, она не осталась бы равнодушной к перспективе сделаться женой великого человека. Однако, как бы она ни поступила, она, полагаю, прежде всего поступит improbable.[75] Не будьте слишком уверены в себе, но и не сомневайтесь чрезмерно. Залог вашего успеха — оказаться в ее глазах человеком неординарным, непохожим на других, необычным. Не старайтесь прикидываться не тем, кто вы есть, главное — будьте самим собой. Что-то из этого да получится. Безумно интересно что.
— Очень обязан вам за совет, — сказал Ньюмен. — И рад, — добавил он с улыбкой, — что доставлю вам такое удовольствие.
— Мало сказать, просто удовольствие, — ответил Беллегард, — захватывающее, воодушевляющее! Я смотрю на это со своей точки зрения, а вы — со своей. Да здравствуют перемены! Еще вчера я зевал от скуки, так что чуть не свернул челюсть, и заявлял, что ничто не ново под луной! Но то, что вы явитесь в качестве претендента на руку моей сестры, — новость из новостей! Пусть кто-нибудь мне возразит! Давайте так и решим, друг мой! Неважно, хорошо это или плохо, это что-то новое! — и сраженный столь неожиданными новостями, Валентин де Беллегард рухнул в глубокое кресло перед камином и, не переставая улыбаться, устремил взор в пылающий огонь, словно читал там будущее. Через некоторое время он поднял глаза.
— Вперед, дорогой мой! Желаю вам удачи! — сказал он. — Какая жалость, что вы не способны понять меня и вряд ли отдаете себе отчет в том, на что я сейчас иду.
— Ах, — засмеялся Ньюмен, — смотрите только не идите ни на что опрометчивое. Лучше предоставьте меня самому себе или откажитесь от меня раз и навсегда. Не хочу возлагать груз на вашу совесть.
Беллегард поднялся; он явно был взволнован, глаза его, и без того всегда блестящие, загорелись еще ярче.
— Вам никогда не понять этого — даже не осознать! — сказал он. — А если вы победите, и победите с моей помощью, разве станете испытывать ко мне ту благодарность, какую я заслужил? Нет, вы превосходнейший человек, но благодарности чувствовать не будете. Впрочем, какое это имеет значение! Свое удовольствие я все равно получу, — и он разразился неудержимым смехом. — Ну что вы так на меня смотрите? Вид у вас чуть ли не испуганный.
— Жаль, — ответил Ньюмен, — но я и впрямь вас не понимаю. И лишаюсь удовольствия посмеяться вместе с вами.
— Помните, я говорил вам, что мы — люди очень странные? — продолжал Беллегард. — Предупреждаю еще раз. Мы очень странные! Моя мать — странная, и брат тоже, и я, честное слово, еще более странный, чем они. Вам покажется даже, что и моя сестра немножко странная. У старых деревьев искривленные ветви, в старых домах — загадочные скрипы. Не забывайте — нам уже восемнадцать веков!
— И прекрасно, — ответил Ньюмен. — Для Этого-то я и приехал в Европу. Вы входите в мою программу.
— Тогда touchez-la,[76] — протянул ему руку Беллегард. — Заключаем сделку: я с вами заодно, я вас поддерживаю и поступаю так потому, что вы мне нравитесь в высшей степени, но это — не единственная причина, — и, держа руку Ньюмена в своей, он искоса поглядел на него.
— Какая же еще?
— Я — в оппозиции. Мне кое-кто не нравится.
— Ваш брат? — спросил Ньюмен своим ровным голосом.
Приложив палец к губам, Беллегард прошептал:
— Ш-ш-ш! У старых родов свои тайны. Действуйте, действуйте! Повидайтесь с моей сестрой и не сомневайтесь в моей симпатии.
И с этим он ушел.
Ньюмен опустился в кресло перед камином и долго сидел, глядя в огонь.
Глава девятая
На следующий день Ньюмен отправился к мадам де Сентре, и слуга сказал ему, что хозяйка дома. Как всегда, поднявшись по широкой холодной лестнице, Ньюмен прошел наверх через просторный вестибюль, стены которого, казалось, состояли сплошь из узких дверей, покрытых давно выцветшей позолотой. Из вестибюля его провели в гостиную, где он бывал раньше. Комната оказалась пустой, и ему доложили, что мадам де Сентре сейчас выйдет. Ньюмен ждал и гадал, виделся ли Беллегард с сестрой после вчерашнего разговора и, если виделся, рассказал ли ей, о чем они говорили. Если рассказал, тогда то, что мадам де Сентре согласилась его принять, можно считать обнадеживающим. Он представлял себе, как вот сейчас она выйдет к нему и по ее глазам он поймет: она уже знает о его безудержном восхищении и о замыслах, которые это восхищение породило, и Ньюмена пробирала дрожь, но испытываемое волнение не было неприятным. Что бы ни выразило ее лицо, оно не станет менее прекрасным, и, как бы она ни отнеслась к его предложению, он заранее знал: ни насмешки, ни презрения оно у нее не вызовет. Он был уверен: стоит ей только заглянуть ему в душу и оценить глубину его чувства к ней, в ее добром расположении можно будет не сомневаться.