— Прекрасный перечень достоинств, — согласился Ньюмен. — Правда, больше смахивает на составленный полицией список примет надоевшего ей преступника. Только я подытожил бы этот список не словом «занимательна», а каким-нибудь другим.
— Нет, как же! Именно это определение и подходит. Я же не говорю, что она добросердечна или добродетельна. Я не хотел бы иметь ее своей женой или сестрой. Но она являет собой весьма примечательный и замысловатый механизм. И мне нравится наблюдать, как этот механизм работает!
— Ну, примечательные механизмы и мне доводилось видеть, — подхватил Ньюмен. — Как-то раз при мне на фабрике иголок одна такая машина аккуратненько проткнула приезжего джентльмена, оказавшегося слишком близко, наколола его, будто на вилку, вмиг заглотала и раскрошила на мелкие кусочки.
Однажды поздно вечером, когда Ньюмен вернулся в свою обитель, а было это спустя три дня после сделки, заключенной со старой мадам де Беллегард, — иначе, как «сделка», их соглашение насчет приема, на котором она собиралась представить Ньюмена свету, назвать было бы трудно, — так вот, вернувшись, он обнаружил у себя на столе карточку внушительных размеров, извещавшую, что упомянутая дама ждет его у себя дома двадцать седьмого числа сего месяца в десять часов вечера. Ньюмен засунул карточку за раму зеркала и созерцал ее с большим удовлетворением — нашему герою она казалась символом его триумфа, документальным подтверждением того, что он победил. Вытянувшись в кресле, он наслаждался разглядыванием карточки, когда к нему пожаловал Валентин де Беллегард. Проследив, куда устремлен взгляд Ньюмена, тот сразу увидел приглашение, присланное его матерью.
— А что там значится в уголке? — спросил он. — На что приглашают? Вряд ли, как обычно, «на танцы», или «на концерт», или «на tableaux vivants»?[107] На этот раз следовало бы указать: «на американца».
— Но ведь я буду не единственный, — ответил Ньюмен. — Миссис Тристрам сказала мне сегодня, что тоже получила приглашение и уже ответила согласием.
— Ага, значит, миссис Тристрам с супругом окажут вам поддержку. В таком случае матери следовало указать: «на трех американцев». Подозреваю, что скучать вы не будете. Вам предстоит встреча со множеством лучших людей Франции. Я имею в виду людей с длиннейшими родословными и высоко задранными носами. Среди них немало форменных идиотов. Рекомендую обходиться с ними осторожно.
— А я уверен, они мне понравятся! — воскликнул Ньюмен. — Сейчас я готов восхищаться всем и каждым, у меня отличнейшее расположение духа.
Валентин молча посмотрел на него и бросился в кресло, вид у него был необычайно усталый.
— Счастливец! — проговорил он со вздохом. — Смотрите только, не обидьте на приеме кого-нибудь.
— Ну, если кому-нибудь охота на меня обижаться — на здоровье. Моя совесть чиста.
— Видно, вы и вправду очень влюблены в мою сестру.
— Да, сэр! — помолчав, сказал Ньюмен.
— А она? Она тоже влюблена в вас?
— По-моему, я ей нравлюсь, — ответил Ньюмен.
— Как же вам удалось ее околдовать? — спросил Валентин. — Какими средствами?
— Ну, у меня нет на этот счет твердых правил, — сказал Ньюмен. — Но, во всяком случае, мои приемы, как видите, имели успех.
— Подозреваю, — рассмеялся Валентин, — что с вами страшно иметь дело. Вы продвигаетесь вперед семимильными шагами.
— С вами сегодня что-то неладно, — заметил на это Ньюмен. — Вы почему-то норовите меня уязвить. Не терзайте меня вашими колкостями, пока я не женился. Вот обрету почву под ногами, мне будет легче сносить то, что преподносит жизнь.
— А когда же свадьба?
— Недель через шесть.
Валентин некоторое время молчал, а потом спросил:
— И вы уверены в своем будущем?
— Уверен. Я точно знаю, чего хочу, и знаю, что уже получил.
— И не сомневаетесь, что будете счастливы?
— Сомневаюсь? — повторил Ньюмен. — Ну, такой наивный вопрос заслуживает такого же ответа. Нет! Не сомневаюсь!
— И ничего не боитесь?
— А чего мне бояться? Вы не можете причинить мне вреда, разве что прибегнете к силе и умертвите. Вот это было бы чудовищным предательством. Я хочу жить и собираюсь жить долго. Я ведь до смешного здоров, и смерть от болезни мне не грозит, а удел умереть от старости приблизится не так скоро. Жену свою я не потеряю — я буду слишком усердно о ней заботиться. Могу, конечно, потерять состояние или часть его, но это неважно. Я тут же все снова удвою. Так чего мне бояться?