Наконец появлялась донна Амалия и избавляла меня от пытки: она приносила стакан шипучки (будучи почему-то уверенной в моей любви к этому напитку) с неизменным вишневым печеньем, которое специально для нас покупала накануне. Каждый раз мне приходилось сражаться своими хрупкими зубами с сухим комком из песочного теста, а бабушка все так же улыбалась, спрашивала, не хочу ли я еще стаканчик шипучки, и волей-неволей приходилось соглашаться, потому что иначе печенье было не проглотить.
– Говорят, ты связался с бандой, – сказал отец, когда мы возвращались домой тем субботним вечером.
– С какой бандой?
– С Бандой покрышек. Слышал о такой?
– Нет, никогда.
Он покосился на меня, держа левую руку на руле и высунув локоть в окно. Я не отрывал взгляд от дороги – лоскутного одеяла из асфальта, на котором его «мерседес» нещадно трясло. Небо было серым, но безоблачным. Банда покрышек. Когда я расскажу Лео, он умрет со смеху.
– Ты точно ни при чем? – не отставал отец.
– Совершенно точно.
Обычно он любил поговорить, больше того – обожал, поэтому самым необычным в те субботние вечера было его молчание. Неважно, шел ли на улице дождь или светило солнце, грустил ли он или радовался, было ли в кошельке пусто или густо, подскочили ли его ценные бумаги в цене или упали до исторического минимума, в присутствии родителей и по дороге домой Эдуардо не произносил ни слова. Только им двоим, Джеппино и Амалии, было по силам заставить его замолчать, каждый раз они заманивали его в ловушку из болезненных воспоминаний о голоде и недугах, как два браконьера – редкую птицу.
– А у нас в районе поговаривают, что стайка мальчишек во главе с Американцем наловчилась протыкать шины по заказу Шестипалого, – продолжил он, выезжая на дорогу, огибающую аэропорт.
– Пап, честное слово. Я понятия об этом не имею. – Ты же знаешь, что нельзя врать отцу?
В последнее время он почти не занимался моим воспитанием. Разумеется, когда-то он наметил для меня основные ориентиры, дал рекомендации, проинструктировал, как следует себя вести, но этим его участие по большому счету и ограничилось.
Отец впервые назвал его Американцем. Подросткам крайне редко давали прозвища, только когда взрослые начинали воспринимать их всерьез. С недавних пор в нашем квартале взяли моду называть его именно так. «Ты вроде все тот же, но при этом в тебе появляется что-то новое, – как-то сказал мне Лео. – В наших краях без клички ты никто».
– Сынок. – Отец снова пошел в наступление. Похоже, он был в ярости. – Учти, я за свою жизнь успел наслушаться ложных клятв…
Было ясно, к чему он клонит: я должен перестать водиться с Лео. Отец боялся, что судьба моего друга, с самого его рождения предопределенная криминальной деятельностью Человека-паука, может оказаться заразной. Самым удивительным было то, что отец желал расстроить мою дружбу с Лео по тем же самым причинам, по которым я ею дорожил. Все полагали, что знают, каков на самом деле мой друг и к какой человеческой породе его следует относить, однако в действительности они не знали ровным счетом ничего ни о нем, ни обо мне. Они позабыли, каково это – чувствовать себя заблудшей душой, а ведь это и есть детство – сад, в котором легко потеряться и где никто тебя не найдет, и когда кажется, что надежды на спасение нет, из чахлых зарослей ежевики появляется незнакомец; он крутой и харизматичный, ему на роду написана трагическая судьба, но ты слишком молод, чтобы это понять, ты еще не знаешь, что друзей не выбирают, равно как и родителей или родной город. А для моего отца этот парень и его семья олицетворяли вчерашний день. Кому нужны истории о зове крови, чести и револьверах, когда можно сколотить состояние, просто позвонив по телефону?
– Ты знаешь, каково это – каждый день вставать ни свет ни заря и выходить из дома, не посрав? – спросил он меня. – И каково это – прийти на работу и знать, что следующие восемь часов придется пахать лишь для того, чтобы купить новую покрышку, потому что старую шайка лоботрясов пырнула перочинным ножиком?
Я еле удержался, чтобы не поправить его: ножи мы используем самые настоящие.
– Нет, ты не знаешь, – продолжил он. – Ничего ты не знаешь. Ты просто сопляк и шляешься с другими сопляками, по которым тюрьма плачет. – Он сорвался на крик. – Где ты прячешь деньги, полученные от шиномонтажника, а? – Он протянул руку и принялся обшаривать мои брюки. – Где они?
– Пап, хватит! – завопил я. Он отпустил меня, но «мерседес» повело на середину проезжей части. Если бы в ту секунду по встречной полосе ехала машина, мы отправились бы прямиком на небеса, но отец, к счастью, вывернул руль, подъехал к забору, за которым находился аэропорт, и затормозил.