Американец не двигался с места. Смотрел на меня, в его глазах я не видел страха. Наконец-то мы встретились, этого было вполне достаточно. Нет, это был не сон, я не грезил. Он улыбался мне наяву.
— А вы-то как сюда добрались? — спросил он, но в его голосе я не отметил никакого напряжения.
Было непросто найти подходящий ответ:
— Вплавь, за шхуной, — ответил я ему. — Рад, что наконец удалось тебя схватить, а то я уж было начал задыхаться!
— Примите мои поздравления, комиссар! Этот Джо Блондин не такая уж крупная птица… Вы его арестуете, я в этом полностью уверен, с вашей-то техникой…
Министр стоял, его переполнял энтузиазм. Еще немного, и он был бы готов расцеловать Наполеона из полиции. Его флотский коллега также готовился поздравить Помареда за великолепные действия в деле Ла Морлиера…
Мы с Помаредом даже не успели переброситься словом. Только обменялись взглядами. Когда шеф морского ведомства поинтересовался, как ему удалось распутать такое сложное дело, полицейский-артист даже не сделал попытки дать ответ. Префект полиции, то есть его Толстяк, ответил за него:
— Чутье, умение, дедукция, мсье министр! Мои люди умеют работать вслепую… Отдел установления личности снял слепки следов различных ступеней на месте преступления… Мастер, устанавливавший охранную сигнализацию, сам во всем сознался. Его образ жизни сыграл с ним злую шутку…
Я слушал, еле сдерживая улыбку, когда префект добавил, персонально адресуя это моему Толстяку:
— В отличие от сыскной полиции, мы не нуждаемся в информаторах… Применяем у себя только современные и научные методы…
Американца в наручниках я оставил в одной из машин, прибывших по приказу уголовной полиции Ниццы для подкрепления. Таможня занималась овчарней. Улов, надо сказать, очень даже неплохой. Еще чьи-то головы полетят, ниточка, когда за нее потянут, выведет на других преступников. Я сел в «фиат» Лилиан.
— Какой же все-таки мерзавец этот Лангуст, — воскликнула она.
— Какой Лангуст?
— За кого вы меня принимаете, инспектор? Разве не Лангуст сдал вам оптом всех нас? Только у него одного была полная информация об этом деле. Медан, Нью-Йорк, овчарня… У них это неплохо получилось! У него и Пенелопы. Но Пенелопа, конечно, не доносчица…
Лилиан была красива. Я по достоинству оценил ее жесткий взгляд, устремленный на нескончаемый поток ревущих машин. Теперь речь пойдет не об овчарне из старых камней, затерянной где-то в сельской глуши, а о площади Согласия в самом центре Парижа в шесть часов вечера.
У меня не выходил из памяти взгляд Рокко в бликах от стекла полицейской машины, проехавшей мимо меня. Его глаза совсем не были похожи на глаза бродяг, которых мне часто приходилось арестовывать на своем веку. Они не были бесцветными, не свидетельствовали об упадке духа… Источали только жизнелюбие и радость.
Американец… Чертов мужик! Ему по плечу заменить всех этих донов из Сицилии и Америки…
Может быть, это следствие усталости от долгой погони? Я испытывал к нему необъяснимое чувство любви… Но, в конце концов, мне же просто нельзя влюбляться в эту птичку!
ЭПИЛОГ
XXXIII
В десяти километрах к югу от собора Парижской Богоматери прямо посреди огородов расположилось гранитное строение. Это тюрьма Френ.
Внутренний мир Френ отличался своеобразием, для проходимцев он означал крушение всех надежд. И все это находилось в пригороде столицы посреди сельского пейзажа. Всякий раз, когда я попадал сюда, облокотившись на поручни автобуса номер сто восемьдесят семь, особенно в разгар лета, возникало чувство, что я еду в отпуск. Здесь я мог полностью отвлечься от Санте, где всегда приходилось полной грудью вдыхать запах плесени.
Всего в двухстах метрах от помещений с заключенными, если идти вдоль проезда, который какой-то местный остряк окрестил проспектом Свободы, находилось центральное здание санчасти с двумя входами: одни монументальные ворота были предназначены для въезда тюремных фургонов, а другие, более скромные, служили для входа служащих и посетителей.
Всем хорошо известно, насколько заключенные нуждаются в моральной поддержке со стороны близких. Поэтому пришлось переоборудовать один медицинский кабинет в комнату для свиданий. Между двумя решетками располагался дежурный, который внимательно ко всему прислушивался, и взирал на все с нескрываемым недоверием. То с одной, то с другой стороны раздавались пронзительные крики, от которых пальцы сильнее сжимали решетку.