— Счастливый жребий! — крикнул Аландец и втащил огромный квадратный пакет в спальню, в их квартире на родине. Пакет, почти с Сандру вышиной, завернутый в серебряную бумагу и перевязанный широкой красной лентой, с бантом в виде роскошного тропического цветка. Сандра знала, что в нем. Она все заранее видела, хотя теперь, когда все происходило на самом деле, лежала, прижавшись, в маминой постели под маминым одеялом. Зажмурив глаза, заткнув уши руками, чтобы заглушить то, что невозможно было заглушить.
И дождь из конфетти пролился на кровать, пакет, комнату и ее саму.
За несколько дней до дня рождения Лорелей Линдберг, когда казалось, будто все об этом забыли, во всяком случае, когда она сама об этом забыла, потому что всерьез сосредоточилась на других вещах, Аландец явился в комнату к Сандре с пластиковым пакетом в руках. Лорелей Линдберг была в «Маленьком Бомбее», магазине тканей, а Сандра лежала дома в постели, выздоравливала после первой детской болезни (ветрянка или краснуха? она этого не помнила). Он тщательно закрыл за собой дверь, запустил руку в пакет и выудил очень большой предмет, и тут же, у нее на глазах, сорвал с него коричневую оберточную бумагу.
— Посмотри-ка, Сандра! Что это у нас здесь? Звонят ли колокольчики?
Сандра ничего не понимала. Или нет — все же догадалась. Когда увидела эту штуковину. Это был звонок — особенный дверной колокольчик: тут-то она все поняла. Аландец спросил: помнишь? Конечно, она сразу его узнала, словно точно представляла, как он выглядит. Звонок от парадной двери того самого дома, который они видели в альпах, давным-давно.
Аландец, как уже было сказано, никогда не забывал дельные идеи, которые приходили ему в голову. Он считал себя настоящим мужчиной, Аландецем, из редкого крепкого материала.
Звонок был похож на часы с кукушкой и действовал примерно так же. Две металлические цепочки, на концах — две гирьки в виде лесных шишек, тяжелые, тоже металлические. Звонок был сделан в виде миниатюрной альпийской виллы — если кто-то звонил, открывалась дверца на крошечной террасе, и под звуки альпийского марша появлялись румяные альпийские дядьки и тетки с пенящимися пивными кружками. Сандра снова почувствовала дурноту, вроде той, которую испытала тогда в альпах, и вот теперь снова — странный привкус полной беспомощности и гадкого рома во рту.
Nach Erwald und die Sonne. Die Sonne. Die Sonne. Die Sonne. Играл звонок. Разве можно это забыть?
— Ты не представляешь, как трудно было отыскать такой звонок, — похвастался Аландец. — Может, даже труднее, чем построить дом.
Сандра слушала, почти потеряв дар речи от отчаяния.
— Но мне повезло!
И она кивнула. Раз или два, но не произнесла ни слова, все время молчала, впрочем, Аландец, по обыкновению, не заметил ее состояния. Он был, как уже говорилось, не из тех, кто тратил время на анализ многозначительного молчания, внезапных реплик, разных там скрытых подтекстов и тому подобного. Их скрытый в глубине смысл ускользал от него.
— Вот все и готово, — пояснил он, словно желая избежать малейшей неясности в этом деле. И добавил, гордый собственной предприимчивостью:
— Вот чем я был занят все последние дни. Рим, как известно, не сразу строился. А слоненку надо два года провести у мамы в животе, прежде чем родиться на свет.
После такого эффектного заключения, не больно смешного, скорее глупого и дурацкого, Аландец сообщил, что послезавтра, когда у Лорелей Линдберг будет день рождения, они «и ударят».
— А теперь давай разработаем секретный план действий. Ведь с самого начала это была наша общая идея. Мы же хотим устроить ей шикарный сюрприз, верно? Для нее — от нас обоих!
И Аландец надел темные очки, которые в то время он носил, почти не снимая, поскольку втайне считал, и не без оснований, что похож в них на одного популярного французского киноактера. Возможно, он также надеялся, что это напомнит Лорелей Линдберг о той жизни сливок общества, которой они прежде предавались гораздо чаще, чем теперь, когда из-за забот о ребенке, повседневных хлопот и пошатнувшихся дел им стало не до этого. Да еще покупка участка и дома влетела в копеечку.
Аландец носил темные очки, чтобы не видно было выражение его лица. И порой — вот в такие моменты, как теперь, — Сандра была совершенно уверена в правоте слов, сказанных Черной Овцой в белом «ягуаре» — что Аландец-де безукоризненен, «только не больно утруждает свои мозги. Уж я-то знаю, как-никак я его брат».
Или у него не все дома, как говорили в Поселке, куда они скоро должны были переехать. За темными очками скрывалась пустота.