Владимир СВЕТЛОВ
«АМЕРИКАНКА»
Поздно вечером, когда я разделся и улегся в постель, кто-то настойчиво постучал в наружную дверь. Родители уже спали. Не одеваясь, а майке и трусах, я пошел открывать. Передо мной стоял человек в военной форме с погонами лейтенанта.
— Здесь живет Владимир Светлов?
— Да, здесь, — ответил я, внимательно вглядываясь в незнакомца. На вид ему было лет тридцать, худощавый, невысокого роста.
— Лейтенант Козырев, — представился он и, загадочно улыбнувшись, добавил: — Оденься. Нам нужно поговорить.
Я молча кивнул в знак согласия и пошел одеваться, интуитивно почувствовав что-то неладное. Неожиданно появилась мать и взволнованно спросила:
— Володька, ты куда?
— Какой-то военный пришел, хочет поговорить.
— Уже поздно. Что за разговоры могут быть в такое время?
Мать вышла со мной во двор. Лейтенант поднялся и, увидев, что я не один, успокаивающе заметил:
— Мамаша, не волнуйтесь. Мы немного пройдемся с вашим сыном. Кое-что нужно выяснить. Он скоро вернется.
Мать осталась стоять в дверях, а мы медленно пошли по улицам изувеченного немцами и советскими бомбежками Минска. По дороге мой ведущий спрашивал, знаю ли я немецкий язык, читаю ли я немецкие газеты. Мы подошли к полуразрушенному зданию, перебрались через груду развалин и очутились у круглого лома, у дверей которого стоял часовой. Мой напарник ввел меня в комнату, в которой за столами сидели три человека в военной форме.
— Вот еще одного контрика привел, — рассмеялся он.
Я с удивлением взглянул на него, принимая это за шутку, и бодро произнес:
— Здравствуйте, товарищи!
Один из сидящих за столом насмешливо произнес:
— В брянском лесу твои товарищи!
Теперь я только понял, куда попал и что меня здесь ожидало. Человек в штатском, стоящий у окна, которого я сразу не заметил, подошел ко мне. Лицо его подергивалось от тика, а голова, описав круг, припала к левому плечу. Проделав этакую эквилибристику, он уставился на меня изучающим взглядом:
— Хорош фрукт, но сегодня есть не будем. На хрен с ним возиться на ночь глядя. В камеру!
Я стоял как истукан, плохо соображая, не понимая, о какой камере он говорит, даже не заметил, как появился сержант и стал охлопывать меня с головы до ног. Сняв с моей руки часы, сержант грозно скомандовал:
— Руки назад! Вперед!
Мы пошли по круглому коридору, остановились возле дверей одной из камер. Надзиратель со связкой ключей открыл ее и втолкнул меня внутрь. Заключенные уже спали. Плохо соображая, что со мной произошло, я уселся на край параши, обхватил голову руками. Кто-то в углу хихикнул, ехидно проговорив:
— Не успел войти, как на парашу повело.
С верхних нар приподнялся пожилой человек, негромко спросил:
— Новенький? Залезай сюда, пока есть место.
Долго не мог заснуть. Волновался за мать, не знавшую, что со мной произошло. Только под утро сомкнул глаза. Проснулся от открывающегося засова в дверях. Застучав мисками, «население» камеры поплелось за баландой. Через час, отведав похлебки, я предстал перед новым незнакомцем в чине старшего лейтенанта, следователем Онучкиным. Как я потом узнал, Онучкин не был кадровым чекистом. В органы он попал после ранения на фронте. Лет ему было под сорок. Простое квадратное лицо, будто вырубленное топором, голова, подстриженная под ежик...
Пока я сидел на табурете, вобрав голову в плечи, Онучкин что-то писал, перекладывал какие-то папки, что-то в них искал, изредка поглядывая в мою сторону мутными белесыми глазами. Вынув из кармана пачку «Беломора», закурил. Глубоко затянувшись и выпуская дым кольцами, вежливо произнес: «Как спалось на новом месте? Не жарко было? Сегодня вон какой денек хороший. До чего же я люблю лето... В молодости из воды не вылезал. Речка, лес, ягоды, грибы... Ты еще молод, тоже любишь все эти прелести, так ведь?» Внимательно посмотрел на мое осунувшееся лицо, зевнул во весь рот и, перейдя на официальный тон, строго произнес:
— Поговорим по существу. Фамилия?
— Светлов Владимир Иванович.
— Год рождения?
— 1926.
— Образование?
— Пять классов.
— Как пять классов?
— Сидел в одном классе два года. С математикой был не в ладах.
— Смотри, какой сообразительный. Дурачком хочешь прикинуться? Думаешь, с безграмотного спрос меньший? Ишь, ты! Меня не проведешь!
Взглянул на меня, как удав на кролика, и твердо произнес:
—Так и запишем: восемь классов.
Закашлявшись, побагровел и сплюнул в консервную банку с окурками. Исподлобья внимательно разглядывал мою особь. «Теперь давай начистоту. Откровенно. Не ожидал, что Советская власть вернется? А вот видишь — пришла... Теперь спрашивать будем по строгости социалистической законности. Немецкие газеты читал, радио слушал?.. Все вы тут пропитались фашистским зловонием. Лавочки пооткрывали, кабачки, частную торговлю развели, в полиции стали служить, в НТС в управе холуйствовали перед оккупантами, восхваляли гитлеровский порядок», — обрушил Онучкин на меня целый поток вопросов.