— Как же, как же — ответил я, — эта соната с печалью и страстностью. Бывает такое настроение, что хочется слушать только похоронный марш Шопена...
Неожиданно его лицо исказилось гримасой:
— А вы сами какой похоронный марш написали? Ну-ка, пропойте!
— Похоронные марши я не пишу...
— Так ли это? Какая у вас плохая память! — резко взвизгнул он. — Похоронный марш белорусским полицаям кто написал? Тоже не помните?
Я молчал. Понял, куда он клонит.
— Вот сейчас у меня появилось желание послушать хруст ваших пальчиков. Они вам, думаю, больше не понадобятся.
Передо мной появились два молодца, подхватили и потащили меня к дверям.
— Прищемите ему его лапки. Усладите его музыкальный слух хрустом пальчиков...
— Я, конечно, признался. Понял, что не выдержу этих пыток. Этим самым сохранил свои пальцы, — мрачно сказал Иванов.
Его откровение произвело на меня тяжелое впечатление. Значит, выхода нет.
— Что мне делать, посоветуйте?
— Не знаю, сынок, не знаю. Этот бес — полковник — в покое тебя не оставит.
Один из сокармеников, слушавший наш разговор, проговорил:
— Эх, парень, не терзай свою душу, подпиши, и дело с концом. Скорее попадешь в лагерь. Оттуда напишешь Калинину.
Я ничего не ответил и взобрался на свои нары. Лежа легче думалось. Неужели могут забрать и родителей? — не выходил из головы этот вопрос. Как поступить? Перед тем как угодить сюда, мы с братом пришли на призывной пункт. Нас записали и сказали быть готовыми к сбору. Мать выменяла на какое-то тряпье два стакана клубники, немного
сметаны, хлеба:
— Ешьте, мои детки, не скоро это увидите.
Сама сидела возле нас плакала, вытирая слезы платком.
К вечеру я опять попал на «прием» к следователю. Онучкин был навеселе и встретил меня улыбкой. Про себя я с горечью вспомнил восточную поговорку: «Оскал зубов тигра не означает еще улыбки».
— Ну, отдохнул? Я тебя не тревожил, дал возможность обдумать и осознать свои антисоветские действия.
У меня сложилось такое впечатление, что Онучкин не принимает меня всерьез. Обходится со мной как с пацаном, с которым можно поиграть в кошки-мышки.
— Что с моими родителями? — с тревогой спросил я.
— Что, беспокоишься? Это все зависит от тебя.
Онучкин понимал, что поединок был за ним. Что нащупал при помощи полковника-беса мое слабое место. Я понял, какой ценой мне придется спасать родителей — подписав этот гнусный вымысел. Другого выхода не было. Бороться против этой дьявольской силы не было смысла.
— Давайте ручку, подпишу.
Онучкин положил передо мной «дело» и дал ручку.
— Подписать должен каждую страницу.
Я ставил свою подпись машинально, не читая.
— Вот так бы и давно, — прогудел над моим ухом Онучкин. — Не мучил бы себя излишними переживаниями и не отнимал бы у меня время.
Через два дня я подписал 206-ю статью об окончании дела. Время было позднее. Онучкин, чувствовалось, был на взводе. От него несло перегаром. Прищурив глаза, долго всматривался в меня. Покачивая головой, постукивая пальцами по столу, вымолвил:
— По своим годам ты мне в сыновья годишься. Где-то мне было даже жаль тебя, говоря по правде. Молод ты. Твое дело выеденного яйца не стоит по сравнению с настоящими предателями Родины. Со всякими полицаями, власовцами, разными отщепенцами, которые сознательно пошли служить немцам... Но раз уже занесло тебя сюда, то отсюда выхода никому нет. Виновен ты или не виновен. Я ведь кровь проливал за Родину, дважды ранен, шел в атаку на врага... Теперь здесь приходится заниматься разным дерьмом...
Онучкин вынул из ящика стола две папки и заговорщицки проговорил:
— Мы с тобой заключим негласный договор. Я научу тебя, что ты должен сказать в своем последнем слове на суде. Это смягчит наказание... Ты помоги мне вот в чем. У меня плохо со знаками препинания, не говоря об орфографии. А эта барабанная шкура, мой начальник, тычет меня носом в мои ошибки, упрекая меня в безграмотности... Ты сейчас садись хорошенько за стол и исправь в этих папках мои ошибки.
— Гражданин следователь, но я ведь сам не шибко грамотный...
— Брось юлить, Светлов, до войны окончить восемь классов, это что-то значит.
Что было делать, приступил я к этому труду не без волнения. Фактически мне пришлось исправлять его ошибки своими. Было уже за полночь, когда я закончил свою «продуктивную» работу. Расставлял я знаки препинания как попало.
— Ну что, закончил? — позевывая, спросил Онучкин.