— Закончил.
— Много было ошибок?
— Не очень, — пожал я плечами. А сам подумал: если учесть мои ошибки , то будет чересчур.
Онучкин дал мне сложенный листок бумаги:
— Вот, выучи, что тут написано. Понял?
— Да.
— Ну, молодец, — по-отечески благодарил меня Онучкин.
Нажав под столом кнопку, приказал конвойному увести меня.
Посмотрим, как ты будешь благодарить меня, когда с моими исправлениями познакомится твой начальник.
Через неделю меня из «американки» перевели в тюрьму по улице Володарского, а суд надо мной состоялся по улице Интернациональной. Судил меня военный трибунал под председательством седовласого полковника и двух молоденьких девушек в военной форме.
Защищал меня некий адвокат по фамилии Засунько с плутоватыми глазами, неряшливо одетый, в очках, привязанных веревочкой к ушам. Они у него часто падали на грудь.
— Разрешите приступить к защите, — обратился он к полковнику.
— Валяйте, — пренебрежительно ответил полковник и склонился над столом, подперев седую голову рукой, то ли собираясь спать, то ли слушать.
— Уважаемый председатель военного трибунала! Уважаемые заседатели! Мой подзащитный Светлов Владимир Иванович совершил тягчайшее преступление против советского народа. Как выяснилось в ходе следствия и показаний самого подсудимого, он вел активную пропаганду против советского строя, клеветал на советское правительство, способствовал установлению фашистского порядка в нашей стране и за ее пределами.
При последних словах моего «защитника» председатель поднял голову и брезгливо поморщился. Я сидел ни живой, ни мертвый. «Защитник», упиваясь своим красноречием, продолжал:
— Светлов Владимир Иванович подло и мерзко предавал свой народ, нашу социалистическую Родину. Тем самым он заслуживает применения к нему самой высокой меры наказания!
Высморкавшись не то в платок, не то в помятую тряпочку, Засунько поднял кверху руку и, описав указательным пальцем круг, воскликнул:
— Но! Я повторяю, но!
— Ну? — спросил председатель, подняв голову.
— Но, учитывая возраст и молодость моего подзащитного, а также то, что наш пролетарский суд является не только карающим мечом, но и носит в себе функции воспитательного значения, я прошу высокий суд отнестись к моему подзащитному снисходительно. Заменить ему высшую меру наказания пятнадцатью годами исправительных лагерей.
Обведя всех пьяными сияющими глазами, защитник, удовлетворенный речью, пошатываясь, с облегчением сел на стул.
— Адвокат Засунько, — пренебрежительно обратился к нему председатель, — я уже вам не впервые делаю замечание. Не превышайте своих полномочий. Выносить приговор — не в вашей компетенции. Это раз. Во-вторых, приходить в суд в таком виде недозволительно.
— Да-да, конечно, — криво улыбнулся Засунько.
После освобождения я рассказал Михаилу Сильвестровичу Горячуну, известному в Белоруссии правозащитнику, как меня защищал мой адвокат.
— Ну что вы! — с омерзением воскликнул Горячун. — Засунько разложившийся тип, пьяница и негодяй, без чести и совести. Его выгнали из адвокатов.
Военный трибунал приговорил меня к 10 годам исправительно-трудовых лагерей с конфискацией имущества. При бомбежке Минска советскими самолетами сгорел наш дом.
Теперь меня ожидал этап на Воркуту — чудесную планету, где двенадцать месяцев зима, остальное лето.
"Свободные новости Плюс", 2005 г., №№ 16-17