Хотя многие русские мужчины видели вдохновляющий пример во второстепенном персонаже романа Чернышевского – революционере Рахметове, который спал на гвоздях, питался черным хлебом с говядиной, напряженно учился и ежедневно занимался гимнастикой, – для женщин чаще всего образцом для подражания оказывалась Вера Павловна. Эмма Гольдман, уехав в Рочестер в штате Нью-Йорк, вскоре оставила нелюбимого мужа, выбрав анархизм и свободную любовь, и перебралась на Манхэттен, где «надеялась осуществить свою мечту – завести кооперативную мастерскую… нечто вроде Вериного предприятия из „Что делать?“». Даже в обустройстве ею личной жизни можно усмотреть отголоски романа Чернышевского: Эмма поселилась в квартире с двумя мужчинами, которые разделяли ее взгляды на свободную любовь. Гольдман всегда следила за событиями, разворачивавшимися в России, и не раз подумывала о том, не вернуться ли ей на родину, чтобы тоже поучаствовать в продолжавшейся там борьбе[99].
Так Гольдман сделалась связующим звеном между сообществом русских политэмигрантов в США и Брешковской. Она вступила в местную ячейку социалистов-революционеров, полагая, что участие в работе этой организации – лучший способ поддержать дело, за которое она болела душой практически с детства. Подозревая, что респектабельное Общество американских друзей русской свободы не захочет связываться со знаменитой смутьянкой, Гольдман, вступив в тайный сговор с Элис Стоун Блэкуэлл, пригласила президента SAFRF Уильяма Дадли Фулка – адвоката, социального реформатора и мецената – к некой «Э. Г. Смит». Скрывшись под этим именем, скандально известная анархистка Эмма Гольдман устроила у себя дома чаепитие с Фулком и Стоун Блэкуэлл и добилась от Фулка обещания организовать и разрекламировать визит Брешковской[100].
Бабушка на гастролях
Брешковская приехала в Нью-Йорк осенью 1904 года и немедленно оказалась в окружении восторженных поклонников из нью-йоркской общины эмигрантов-радикалов. Гольдман отступила в тень, «не желая еще большего разрастания» толпы обожателей. Сама она ждала очень многого от той первой встречи. «Женщины, принимавшие участие в русской революционной борьбе, – Вера Засулич, Софья Перовская, Геся Гельфман, Вера Фигнер и Екатерина Брешковская – вдохновляли меня с тех пор, как я впервые о них прочла, но я еще никогда никого из них не видела живьем», – вспоминала она. Впервые Гольдман увидела Брешковскую в сумрачной нетопленой квартире. «Вся в черном… закутанная в толстую шаль, с черным платком на голове, откуда выбивались кончики волнистых седых волос», она была похожа на пожилую крестьянку – если бы не глаза, излучавшие молодость, а еще «мудрость и понимание». Впечатление, которое Брешковская произвела на Гольдман, было примечательным и в то же время типичным: «Через десять минут в ее компании мне уже казалось, что я знаю Брешковскую всю жизнь; ее простота, нежность голоса и жесты – все это действовало на меня как освежающий бальзам», – вспоминала потом Гольдман[101].
Из-за того, что благотворительные учреждения (сеттльменты, или «поселения») часто и охотно помогали недавним эмигрантам, именно там особенно тепло принимали Брешковскую. Сотрудники таких заведений, стремившиеся ослабить негативные воздействия индустриализации, урбанизации и эмиграции, оказались одними из самых важных союзников Брешковской и вообще основными сторонниками «русской свободы». Сотрудники сеттльментов, находившиеся под влиянием распространенного в ту пору христианского социализма, черпали вдохновение и у русских мыслителей – например, у Льва Толстого, выработавшего свое личное направление христианского анархизма, который складывался из аскезы, общинности и непротивления злу насилием, или у Петра Кропоткина, сформулировавшего философско-биологический закон «взаимной помощи», который опровергал учение социального дарвинизма о «выживании наиболее приспособленных» и в противовес ему утверждал эволюционное преимущество наиболее склонных к взаимовыручке в обществе. Поэтому в глазах многих этих социальных реформаторов Брешковская представала кладезем мудрости и живым примером преданности правому делу. Жителей богатых кварталов очень трогала история революционерки, которая пожертвовала собственным материальным благополучием и бросила все силы на борьбу за лучшую долю для народных масс. Для тех женщин, которые обрели в филантропии социально приемлемый способ воздействовать на общественную жизнь, «бабушка» служила особенно убедительным примером того, как можно наполнить жизнь осмысленным трудом[102].
99
102
О философии, стоявшей за движением благотворительных «поселений», или сеттльментов, см.