Двое из клона, занятые вычислениями и всякой писаниной, остались в куполе, но часто выбирались на шахту для измерений и испытаний. Это были математики, Зайин и Каф. Как объяснила Зайин, все десятеро получили достаточную математическую подготовку в возрасте от трех до двадцати одного года. Но с двадцати одного до двадцати трех они с Кафом специализировались в математике, тогда как другие больше занимались геологией, горным делом, электроникой, робототехникой, прикладной атомистикой и тому подобным.
— Мы с Кафом считаем, что мы в клоне ближе всего к настоящему Джону Чоу, — сказала Зайин. — Но, разумеется, в основном он был биоматематиком, а это уже не наша специальность.
— Мы нужнее здесь, — заявил Каф, и в голосе его не в первый раз послышался оттенок самолюбования.
Пью и Мартин вскоре научились отличать эту пару от других. Зайин — по целостности характера, Кафа — лишь по обесцвеченному ногтю на безымянном пальце (Каф в шестилетнем возрасте ударил по пальцу молотком). Без сомнения, существовали и другие различия, как физические, так и психологические. Природа может создавать идентичное, а воспитание внесет свои поправки. Но найти эти различия было нелегко. Сложность заключалась еще и в том, что клон никогда не разговаривал с Пью и Мартином всерьез. Они шутили с ними, были вежливы. Жаловаться было не на что, они были чрезвычайно милы, но в их поведении чувствовалось стандартизованное американское дружелюбие.
— Вы родом из Ирландии, Оуэн?
— Нет никого родом из Ирландии, Зайин.
— А как же американцы ирландского происхождения? Их много.
— Это так, но настоящих ирландцев не осталось. На всем острове, насколько мне известно, живет тысячи две, не больше. Они в свое время отказались от контроля рождаемости, и запасов пищи на всех не хватило. Третий Голод пережили только священники, а они все, или почти все, придерживались обета безбрачия.
Зайин и Каф натянуто улыбнулись. Им не приходилось сталкиваться с фанатизмом, и они не понимали иронии.
— Так кто же вы этнически? — спросил Каф.
— Я валлиец.
— Вы разговариваете с Мартином на валлийском языке?
«Это тебя не касается», — подумал Пью, но ответил:
— Нет, это диалект Мартина. Аргентинский. Ведет происхождение от испанского языка.
— Вы изучили его для того, чтобы другие вас не понимали?
— От кого нам таиться? Просто человеку иногда приятно говорить на родном языке.
— Наш родной язык английский, — сказал Каф безучастно. Да и как он мог быть участливым? Человек проявляет участие к другим потому, что сам в нем нуждается.
— Уэллс — необычная страна? — спросила Зайин.
— Уэллс? Вы имеете в виду Уэльс? Да, Уэльс необычен. — Пью включил камнерез и таким образом избавился от дальнейших расспросов, заглушив их визгом пилы. И пока прибор визжал, Пью отвернулся от собеседников и выругался по-валлийски.
— Еще два месяца терпеть, — сказал Мартин как-то вечером.
— Два месяца до чего? — огрызнулся Пью. Последнее время он был раздражителен, и угрюмость Мартина действовала ему на нервы.
— До смены.
Через шестьдесят дней возвратится вся экспедиция с обследования других планет этой системы. Пью об этом прекрасно знал.
— Зачеркиваешь дни в своем календаре? — поддразнил он Мартина.
— Возьми себя в руки, Оуэн.
— Что ты хочешь этим сказать?
— То, что сказал.
Они расстались, недовольные друг другом.
Проведя день в Пампе, громадной лавовой долине, до которой было два часа лета на ракете, Пью вернулся домой. Он был утомлен, но радовался одиночеству. Одному было не положено пускаться в дальние поездки, но они часто делали это в последнее время. Мартин стоял, склонившись под яркой лампой, вычерчивая одну из своих мастерски выполненных карт, на ней было изображено изуродованное язвами лицо Либры. Кроме Мартина, никого не было, и купол казался огромным и туманным, как и до приезда клона.
— Где наша Золотая Орда?
Мартин, продолжая штриховать, буркнул, что не знает. Затем выпрямился, обернулся к солнцу, гигантской красной жабой расползшемуся по восточной равнине, и взглянул на часы. Часы показывали 18.45.
— Сегодня здорово трясет, — сказал он, вновь наклоняясь над картой. — Чувствуешь? Ящики так и сыплются. Взгляни на сейсмограф.
На ролике дергалась и дрожала игла, без устали повторяя свой замысловатый танец. Во второй половине дня на ленте было зарегистрировано пять сильных землетрясений. Дважды игла самописца вылезала за ленту. Соединенный с сейсмографом компьютер выдал карточку с надписью: «Эпицентр 61 к северу — 42 4 к востоку».
— На этот раз не в траншее.
— Мне показалось, что оно отличается от обычных. Резче.
— На Первой базе я все ночи не спал, чувствуя, как подо мной трясет. Удивительно, как ко всему привыкаешь.
— Рехнешься, если не привыкнешь. Что на обед?
— А я думал, ты его приготовил.
— Я жду клон.
Чувствуя, что проиграл, Пью достал двенадцать обеденных пакетов, сунул два из них в автовар и тут же вытащил вновь.
— Кушать подано.
— Я вот что думаю, — сказал Мартин, подходя к столу. — Что, если какой-нибудь клон сам себя воспроизведет? Нелегально. Сделает тысячу дубликатов, десять тысяч, целую армию. Они же смогут преспокойно захватить власть.
— Но ты забыл, сколько миллионов стоило вырастить этот клон? Искусственная плацента и все прочее. Это нелегко сделать втайне, без собственной планеты… Давно, до Голода, когда Земля был поделена между национальными правительствами, об этом шли разговоры: склонируйте, мол, своих лучших солдат, создайте полки из клонов. Но безумие кончилось раньше, чем они смогли сыграть в эту игру.
Они разговаривали дружески, совсем как прежде.
— Странно, — жуя, сказал Мартин. — Они уехали рано утром.
— Да, все, кроме Кафа и Зайин. Они надеялись доставить на поверхность первую партию руды. А что тебя беспокоит?
— Они не приехали на обед.
— Не волнуйся, с голоду не помрут.
— Они уехали в семь утра.
— Ну и что?
И тут Пью понял. Баллоны с кислородом были рассчитаны на восемь часов.
— Каф и Зайин взяли с собой запасные баллоны. А может, у них есть запас в шахте?
— Был, но они привезли сюда все баллоны на заправку.
Мартин поднялся и показал на поленницу баллонов, перегородившую купол.
— В каждом скафандре есть сигнал тревоги.
— Не автоматический.
Пью устал и хотел есть.
— Садись и поешь, старик. Они сами о себе позаботятся.
Мартин сел, но есть не стал.
— Первый толчок был очень сильным, Оуэн. Он меня даже испугал.
Пью помолчал, потом вздохнул и сказал:
— Ну хорошо.
Без всякого энтузиазма они влезли в двухместный флаер, который всегда был в их распоряжении, и направились на север. Долгий рассвет окутал планету ядовито-красным туманом. Низкий свет и тени мешали видеть, создавали миражи — железные стены, сквозь которые свободно проникал флаер, превратили долину за Адской Пастью в низину, заполненную кровавой водой. У входа в туннель скопилось множество механизмов. Краны, сервороботы, кабели и колеса, автокопатели и подъемники причудливо выступали из тьмы, охваченные красным светом. Мартин соскочил с флаера и бросился в шахту, но тут же с криком выбежал обратно:
— Боже, Оуэн, обвал!
Пью вбежал в туннель и метрах в пяти от входа увидел блестящую мокрую черную стену. Только что обнаженная обвалом порода казалась кровоточащей плотью. Вход в туннель, расширенный взрывами, казался таким же, как раньше, пока Пью не заметил в стенах тысячи тонких трещинок. Пол был мокрым и скользким.