Барни стиснул пальцами лист бумаги.
— Поправьте меня, если я что-нибудь неправильно понял. Вы хотите сказать, что я могу окончить фильм после назначенного срока и затем вернуться вовремя перед этим сроком и доставить фильм?
— Совершенно верно.
— Мне это кажется безумием.
— Только глупцам разумное кажется безумным.
— Я предам забвению ваше замечание, если вы ответите мне на один вопрос. Этот лист бумаги с чертежом, — Барни потряс листом перед носом профессора, — кто начертил его?
— Откуда я могу знать, ведь я только что его увидел.
— Тогда подумайте вот над чем. Мне передали этот листок утром в понедельник перед входом в кабинет Л. М. Теперь я показываю его вам. Потом я собираюсь спрятать его в бумажник и носить с собой до тех пор, пока съемки фильма не будут завершены. Затем я перемещаюсь назад во времени для того, чтобы доставить картину Л. М. У дверей его кабинета я встречаю прежнего себя, достаю из бумажника чертеж и передаю его себе, чтобы он был положен в бумажник, и так далее. Вы видите в этом какой-нибудь смысл?
— Конечно. Мне кажется, нет никаких оснований для беспокойства.
— Ах, никаких оснований? Но ведь если все это так, значит, никто не делал чертежа! Он просто путешествует в моем бумажнике, и я передаю его самому себе. Ну-ка, объясните это! — закончил он, торжествуя.
— В этом нет никакой необходимости, объяснение кроется в самом чертеже. Этот лист бумаги представляет собой самостоятельно существующее временное кольцо. Никто не делал этого чертежа. Он существует потому, что существует, и это вполне достаточное объяснение. Если вы хотите понять, что к чему, позвольте проиллюстрировать на примере. Вам известно, что у любой бумаги есть две стороны. Однако если вы возьмете полосу бумаги, повернете один ее конец на 180° и соедините концы, то перед вами окажется кольцо Мебиуса — полоска только с одной стороной. Она существует. Сколько бы мы не твердили, что это невозможно, ничего не изменится. Факт налицо. То же самое можно сказать о вашем чертеже — он существует.
— Но… откуда он взялся?
— Если вам так уж нужно это знать, то можно сказать, что он взялся из того самого места, куда делась пропавшая сторона кольца Мебиуса.
В мозгу Барни мысли завязались в тугой узел и концы их свободно болтались. Он смотрел на чертеж до тех пор, пока у него не начали слезиться глаза. Кто-то ДОЛЖЕН БЫЛ сделать его. И каждый кусок бумаги ДОЛЖЕН иметь две стороны… Дрожащими пальцами он уложил чертеж в бумажник, спрятал его в карман и подумал, что, может быть, ему удастся забыть обо всем, что произошло.
— Мы готовы к прыжку во времени, как только будет дана команда, сказал Даллас.
— К какому прыжку во времени? — спросил Барни и, моргая, уставился на стоящего перед ним трюкача.
— Прыжку в следующую весну, 1006 года, о котором мы говорили полчаса назад. Продукты переданы Оттару, группа все упаковала и готова сняться с места, как только последует команда. — И он указал на длинную цепочку грузовиков и трейлеров.
— Ах да, в следующую весну, ты прав. Скажи, Даллас, ты знаешь, что такое парадокс?
— Испанский цирюльник бреет всех мужчин в городе, которые не бреются сами. А кто же тогда бреет самого цирюльника?
— Примерно в этом духе, только еще похлеще.
Внезапно Барни вспомнил о забинтованной руке. Подняв к лицу свою правую верхнюю конечность, он внимательно осмотрел ее с обеих сторон.
— Что случилось с моей рукой?
— Мне кажется, она в полном порядке, — сказал Даллас. — Может, хлебнешь глоточек?
— Это не поможет. Я только что встретил самого себя с окровавленной повязкой на руке, и этот «я» не хотел даже сказать, как это произошло и серьезно ли это. Ты понимаешь, что это значит?
— Конечно. Очевидно, тебе нужно приложиться разочка два.
— Независимо от того, что думаешь ты или твой кореш из каменного века, алкоголь не разрешает всех вопросов. Значит, я — уникальное явление в природе, ибо я — садомазохист. Все остальные, жалкие кретины, ограничиваются тем, что являются садистами по отношению к другим. А вот я получаю удовольствие от того, что являюсь садистом по отношению к себе самому. Ни один нервнобольной не может похвастаться подобным заявлением. Он вздрогнул. — Пожалуй, мне стоит промочить горло каким-нибудь горячительным.
— Бутылка у меня с собой.
Горячительное оказалось рыночным сортом дешевого виски, на вкус напоминало муравьиную кислоту, и его струя настолько обожгла пищевод Барни, что заставила его забыть о временных парадоксах и собственных садомазохистских наклонностях.
— А ну-ка, Даллас, отправляйся и посмотри, ладно? — сказал он. Прыгни в март 1006 года и узнай, появились ли уже индейцы. Если Оттар скажет, что еще не появились, то прыгай на неделю вперед, и так до тех пор, пока не увидишь их, а тогда сообщи мне.
Барни отошел в сторону, платформа на неуловимое мгновение исчезла, затем снова опустилась на траву в нескольких футах поодаль. С нее спрыгнул Даллас и подошел к Барни, проведя ладонью по черной щетине бороды.
— Проф считает, что мы отсутствовали десять часов, — сказал Даллас. Это значит, сверхурочные после…
— Ну ладно, ладно! Что вы узнали?
— Они возвели стену из бревен и получилось точь-в-точь как форт в картине про индейцев. В начале марта все было спокойно, но во время нашей последней остановки, двадцать первого, они заметили пару индейских лодок.
— Неплохо. Ну что же, давайте тронемся. Скажи профу, пусть принимается за переброску всей съемочной группы в двадцать второе марта. Все готовы? Все налицо?
— Бетти проверила списки и говорит, что все о'кей. Мы с Тексом устроили поголовную проверку, все здесь, сидят в трейлерах, кроме шоферов, конечно.
— Какая там погода?
— Солнечная, но прохладная.
— Сообщи об этом людям, пусть оденутся потеплее. Я не хочу, чтобы вся группа схватила насморк.
Барни пошел к своему трейлеру за пальто и перчатками. Когда он вернулся к головной машине, началась переброска. Он поднялся на платформу и оказался в 1006 году. Стояла великолепная северная весна. Слабый солнечный свет не мог справиться с холодом, и в низинах и на северной стороне бревенчатой стены в долине лежал снег. Поселение викингов теперь ничем не отличалось от форта в одном из вестернов. Барни подал сигнал водителю пикапа, который только что приехал на машине времени.
— Подбрось-ка меня к ним, — попросил он.
— Следующая остановка — форт Апачей, — сострил шофер.
Несколько викингов уже шли к холму, куда прибыли машины съемочной группы. Пикап проехал мимо них и остановился около узкого входа, где из стены было вытащено бревно и образовалась щель, в которую мог протиснуться человек. Когда пикап затормозил, из щели вылез Оттар.
— Придется сделать ворота в этом месте, — сказал ему Барни. — Большие двойные ворота с деревянным брусом внутри вместо засова.
— Никуда не годится, слишком широко, слишком легко пробраться внутрь. Вот как надо пролезать.
— Эх, не видел ты хороших фильмов…
Но Барни вдруг осекся при виде Слайти, которая протиснулась в щель вслед за Оттаром. Она была не подкрашена, одета в платье не первой свежести, на плечи ее была накинута шкура карибу. В руках Слайти держала ребенка.
— Что ты здесь делаешь? — раздраженно спросил Барни, чувствуя, что количество сюрпризов, выпавших на его долю за один день, было более чем достаточно.
— Я провела здесь некоторое время, — ответила Слайти и всунула собственный палец в рот младенца, а тот стал причмокивать.
— Послушай, ведь мы только что прибыли, откуда же взялся ребенок?
— И впрямь чудно! — начала она, хихикнув в подтверждение своих слов. — После того как мы прошлым летом приготовились к отъезду, я почувствовала себя в трейлере такой одинокой, что решила отправиться на прогулку. Знаешь ли, подышать свежим вечерним воздухом.