Со временем местность становилась все более неровной, и река, вдоль которой они шли вот уже сотни миль, сузилась, а затем распалась на множество нешироких потоков. Через два из них переправиться было довольно трудно, и для этого месклиниты вынуждены были стащить «Бри» с волокуши и пустить вплавь на конце буксирного каната, в то время как танк с волокушей переправился прямо по дну.
Наконец, примерно в тысяче двухстах милях от места зимовки «Бри» и в трехстах милях к югу от экватора, когда Лэкленд начал изнемогать под силой тяжести, увеличившейся еще на половину g, потоки стали вытягиваться в направлении их маршрута. На всякий случай Лэкленд и Барленнан не заговаривали об этом в течение нескольких дней, но в конце концов все сомнения исчезли: они вышли на водораздел, ведущий прямо к восточному океану. Настроение команды, которое и раньше-то не было плохим, поднялось еще выше. Теперь, когда танк взбирался на вершину очередного холма, на его крыше всегда торчали несколько моряков, надеявшихся первыми увидеть долгожданное море. Расцвел даже Лэкленд, хотя от усталости у него иногда наступали приступы головокружения; и тем более страшным ударом для него было, когда танк совершенно неожиданно вышел к краю огромной пропасти: почти отвесный обрыв глубиной в шестьдесят футов тянулся поперек их маршрута, насколько хватало глаз.
Глава 9. Вниз с обрыва
Долгое время все молчали. Лэкленд и Барленнан, которые столь тщательно работали над фотографиями, прокладывая маршрут похода, были настолько потрясены, что лишились дара речи. А команда, при других обстоятельствах всегда готовая проявить инициативу, только взглянув на пропасть, единодушно решила возложить решение этой проблемы на своего капитана и на его инопланетного друга.
— Откуда это? — проговорил наконец Барленнан. — Насколько я могу судить, по сравнению с высотой корабля, с которого делались снимки, обрыв здесь, конечно, не так высок, но ведь он должен перед заходом солнца отбрасывать огромную тень…
— Должен, Барл, и я понятия не имею, почему он остался незамеченным. Как ты помнишь, каждый снимок охватывает территорию в сотни квадратных миль; это больше, чем весь район, который мы видим отсюда. Скорее всего, снимок этой местности был сделан между восходом и полуднем, когда тени от обрыва нет…
— Значит, обрыв не может тянуться дальше границ этого снимка?
— Это неизвестно, но возможно, что и соседние снимки были сделаны утром. Конечно, я не знаю, каким курсом летела съемочная ракета. Но если она, как обычно, двигалась с запада на восток, то, вероятнее всего, она пролетала над этим обрывом несколько раз в одно и то же время суток… Да что толку задаваться такими вопросами? Обрыв реально существует, и надо думать, как нам продолжить путешествие.
Вновь наступила долгая пауза; наконец, к удивлению землян, молчание было прервано первым помощником:
— Пожалуй, лучше всего попросить, чтобы друзья Летчика там, наверху, выяснили, далеко ли тянется этот обрыв в обе стороны. Возможно, где-нибудь поблизости есть удобный спуск, это избавило бы нас от дальнего обхода. И раз уж обрыв не получился на первых картах, пусть они сделают новые…
Помощник говорил на своем языке, и Барленнан перевел его предложение на английский. Лэкленд поднял брови.
— Пусть уж твой друг сам говорит по-английски, Барл… ты видишь, он понял наш разговор, значит, знает язык достаточно хорошо. Или ты передал ему содержание разговора каким-либо иным способом, который мне неизвестен?
Барленнан повернулся к помощнику: он был изумлен, а через секунду его охватило смятение. Он не передавал Дондрагмеру содержание разговора; видимо, Летчик был прав — помощник каким-то образом умудрился выучиться английскому. Но и вторая догадка Лэкленда была правильной. Барленнан давно уже заметил, что многие звуки, которые воспроизводит голосовой аппарат месклинита, не слышны землянину, хотя и не догадывался, почему. Некоторое время он лихорадочно размышлял, что же делать: то ли признать, что Дондрагмер тайком обучился английскому языку, сославшись при этом на его необыкновенные способности, то ли раскрыть тайну неслышных Летчику звуков, то ли рассказать и о том, и о другом. А может быть, если повезет, удастся скрыть и то, и другое? Барленнан сделал все, что мог.
— Видимо, у Дондрагмера более острый ум, нежели я предполагал, — проговорил он по-английски. — Это правда, что ты научился понимать язык Летчика, Дон? — И добавил скороговоркой на своем языке и в более высокой тональности: — Говори правду. Я хочу как можно дольше скрывать наше уменье говорить так, чтобы он не слышал. Отвечай на его языке, если можешь.
Помощник повиновался, хотя даже капитан не догадывался о том, что у него на уме:
— Я хорошо изучил твой язык, Чарлз Лэкленд. Я просто не знал, что ты имеешь что-нибудь против этого.
— А я вовсе не против, Дон; я даже очень рад, хотя, признаться, меня это удивило. Если бы ты приходил ко мне на станцию вместе с Барлом, я бы с удовольствием обучал и тебя. Ну, а поскольку ты изучил мой язык самостоятельно, видимо, сравнивая наши с капитаном переговоры с его последующими действиями, пожалуйста, прими участие в обсуждении ситуации. Предложение, которое ты сделал минуту назад, кажется мне весьма дельным; я сейчас же свяжусь с базой на Турее…
Оператор на луне отозвался немедленно, ибо теперь на частоте главного передатчика Лэкленда с помощью нескольких релейных спутников, запущенных во внешнее кольцо Месклина, было установлено постоянное дежурство. Оператор подтвердил, что понял задачу, и пообещал произвести фотографирование в самые ближайшие сроки.
«Самые ближайшие сроки», однако, растянулись на многие месклинские сутки, и в ожидании результатов тройка обсудила целый ряд других планов, рассчитанных на случай, если достаточно близкого обхода обнаружено не будет.
Тут некоторые моряки выразили готовность просто спрыгнуть в пропасть. Это встревожило Барленнана: он считал, что естественный страх высоты ни в коем случае не должен вытесняться полным к ней пренебрежением даже теперь, когда вся команда разделяла готовность своего капитана прыгать и карабкаться по вертикальным стенам. Он обратился к Лэкленду с просьбой помочь ему разубедить этих безрассудных храбрецов, и Лэкленд это сделал, подсчитав, что падение с обрыва высотой в шестьдесят футов в этих широтах равнозначно падению с высоты одного фута в их родных краях; этого оказалось достаточно, чтобы пробудить в отчаянных головах привычные страхи детских лет и заставить их отказаться от смертельно опасной затеи. Впоследствии, обдумывая этот случай, Барленнан пришел к выводу, что вся его команда состоит из сумасшедших, а самым большим безумцем из всех является он сам; но он был почти уверен, что этот вид сумасшествия еще сослужит им добрую службу.
Некоторое время новых предложений не поступало, и Лэкленд воспользовался этим, чтобы урвать часок-другой для сна, в котором он остро нуждался. Он отлично выспался, проснувшись только один раз, чтобы плотно пообедать а затем, наконец, пришло сообщение с обзорной ракеты. Сообщение это было коротким и обескураживающим. К северо-востоку от них примерно в шестистах милях у самого экватора обрыв уходил в море. В противоположном направлении он тянулся, медленно понижаясь, на тысячу двести миль и на широте пяти g сходил на нет. Линия его не была прямой, в одном месте она поворачивала в сторону океана; именно к этой дуге и вышел танк. По краям дуги в пропасть низвергались две большие реки; танк находился в дефиле между ними, и чтобы переправиться через любую из них, пришлось бы оттащить «Бри» на много миль вверх по течению подальше от чудовищных водопадов. Один из водопадов был примерно в тридцати милях к югу, другой — в сотне миль к северу и востоку, если идти вдоль дуги. С высоты, на которой производилась съемка, было, конечно, невозможно рассмотреть обрыв во всех подробностях на всем его протяжении, но специалисты по высотной фотосъемке очень сомневались в том, что танку в каком-либо пункте удастся спуститься вниз. Обнадеживали только районы водопадов, где сильная эрозия могла создать какое-то подобие проходимых спусков.