— Где же тот чужеземец, о котором сообщил раб?
— Я здесь, великий царь, — сказал Эверард.
— Встань. Назови свое имя.
Эверард поднялся на ноги и прошептал:
— Привет, Кейт.
6
По стенам мраморной беседки густо вились виноградные лозы. Они почти скрывали окруживших ее лучников. Кейт Денисон тяжело опустился на скамейку. Глядя на причудливые тени от листьев на полу, он произнес с кривой улыбкой:
— По крайней мере здесь мы можем поговорить без чужих ушей. Английского языка еще не существует.
Он помолчал и продолжал говорить по-английски с некоторым напряжением: сказывалось отсутствие практики.
— Порой мне казалось, что самое трудное в здешней жизни — ни минуты не быть самим собой. Самое большее, на что я способен, это выгнать всех из комнаты, где нахожусь, но они тут же начнут подслушивать у дверей, подглядывать в окна, всячески охранять меня. Да сгорят в адском пламени их преданные души!
— Представления о том, что такое право на уединение, также пока еще не существует, — напомнил Эверард. — Впрочем, такие важные персоны, как ты, не очень-то располагали собой во все исторические эпохи.
Денисон поднял на него усталый взгляд.
— Я все хочу спросить тебя, как Синтия, — сказал он, — но ведь для нее прошло… пройдет не так много времени, может быть, всего неделя. Кстати, у тебя не найдется сигарет?
— В скуттере, — сказал Эверард. — Я подумал, что мне и так придется достаточно многое объяснять. Вот уж никак не ожидал, что ты будешь здесь заправлять всем этим государством.
— Я и сам этого не ожидал. — Денисон пожал плечами. — Самое фантастическое, что только могло произойти. Парадоксы времени…
— Как же это случилось?
Денисон потер лоб рукой и вздохнул.
— Меня затянуло в машину здешней государственной политики. Знаешь, иногда все прошлое кажется мне чем-то нереальным, похожим на сон. Существовало ли когда-нибудь христианство? Хартия вольностей? Контрапунктическая музыка? Не говоря уже о тех людях, с которыми мне приходилось встречаться. Все еще никак не верится, что ты здесь, Мэнс. Наверное, я сейчас проснусь. Ладно, дай вспомнить. Знаешь, как все произошло? Мидийцы и персы и в расовом и в культурном отношении находятся в близком родстве, но мидийцы в те времена держали власть в своих руках; они многое переняли от ассирийцев, о которых персы не столь хорошего мнения. Мы в основном свободные земледельцы и скотоводы, и, конечно, несправедливо, что мы оставались подданными…
Денисон поперхнулся.
— Черт! Ну вот видишь, опять! Почему я говорю «мы»? Ну, в общем в Персии было неспокойно. За двадцать лет до того мидийский царь Астиаг приказал убить Кира, но теперь он пожалел об этом, так как отец Кира умирал и отсутствие законного наследника могло вызвать гражданскую войну. Я высадился в горах. Чтобы спрятать скуттер, мне пришлось поискать место и во времени, и в пространстве: день туда, несколько миль сюда… Потому-то Патруль и не смог потом засечь его своими детекторами… Это одна из причин. В конце концов я оставил его в пещере и отправился дальше пешком, но почти сразу же попал в беду. Через этот район на усмирение персов, среди которых начались волнения, как раз проходила мидийская армия. Один из воинов заметил, как я выходил из пещеры, и не успел я оглянуться, как меня схватили и стали выпытывать, что это я прячу. Они приняли меня за волшебника и сильно испугались, но еще больше боялись показать себя трусами.
Со скоростью лесного пожара весть обо мне разнеслась по армии и по всей стране. Все знали, что я появился при удивительных обстоятельствах.
Их начальником был сам Гарпаг, человек злой и умный как черт. Он решил, что меня можно использовать. Он приказал мне привести в движение мою бронзовую лошадь, но не разрешил сесть на нее. Мне все же удалось настроить программатор скуттера и отправить его путешествовать во времени. Это вторая причина, по которой Патруль не нашел его. Машина находилась в этом веке всего несколько часов, поотом, вероятно, отправилась к началу начал.
— Здорово! — одобрительно сказал Эверард.
— Разумеется, я знал приказ, запрещающий такую степень анахронизма. — Денисон скривил рот. — Но я все же надеялся, что Патруль меня выручит. Знай я, как все обернется, вряд ли повел бы себя столь законопослушно. Я мог бы взять скуттер с собой, сделать вид, что во всем подчиняюсь Гарпагу, и удрать, как только представится такая возможность.
Эверард внимательно посмотрел на него. «Кейт изменился, — подумал он, — не просто постарел; годы, проведенные среди чужестранцев, изменили его так, что он сам не замечает в себе этих перемен».
— Если бы ты рискнул изменить будущее, — сказал он, — ты поставил бы под угрозу и существование Синтии.
— Да, да, правда. Я помню, что подумал об этом… тогда… Как давно все это было!
Денисон наклонился вперед, положив руки на колени и глядя сквозь переплетения беседки. Он продолжал говорить ровным, безжизненным голосом.
— Гарпаг, конечно, рвал и метал. Я думал, он собирается убить меня. Меня все время держали связанным, как скотину, которую ведут на убой. Но, как я уже говорил, слухи обо мне разнеслись по всей стране, и у Гарпага возник план. Он предоставил мне выбор: повиноваться ему или умереть. Что я мог поделать? И к тому же здесь речь шла не об изменении прошлого: я скоро понял, что играю роль, уже записанную в истории. Гарпаг подкупил пастуха, чтобы тот подтвердил его версию, и представил меня как Кира, сына Камбиса.
Эверард, ничуть не удивленный, кивнул.
— Зачем ему это было надо? — спросил он.
— В то время он еще просто хотел поддержать мидийского царя. Надеялся, что царь Аншана, всецело от него зависящий, будет предан Астиагу и станет держать персов в узде. Я был так ошеломлен, что ничего не мог поделать и подчинился ему во всем, с минуты на минуту ожидая, что на выручку придет Патруль. Фанатическая преданность иранской знати идее правды здорово помогла нам — только немногие заподозрили, что я самозванец, хотя, как мне кажется, сам Астиаг нарочно игнорировал некоторые неточности. Он сурово наказал Гарпага за то, что тот ослушался его приказа и не убил Кира, хотя сейчас Кир был Астиагу нужен. Ирония судьбы особенно очевидна, если иметь в виду, что в действительности Гарпаг в точности выполнил его приказание за двадцать лет до того.
На протяжении первых пяти лет правление Астиага вызывало во мне все большую ненависть. Сейчас, оглядываясь на прошлое, я понимаю, что он был не таким уж исчадием ада, типичный восточный монарх древнего мира, — но тогда, при виде пыток и мучений, которым ежедневно подвергали, людей, мне трудно было мыслить столь трезво. Гарпаг, жаждавший отомстить Астиагу за обиду, подготовил восстание и предложил мне возглавить его.
Денисон усмехнулся.
— В конце концов я был Киром Великим, который должен был выполнить свое предназначение. Сначала нам пришлось тяжко — мидийцы били нас вновь и вновь, но, знаешь, Мэнс, я чувствовал, что все это начинает мне нравиться. Это тебе не сидеть в окопе двадцатого века и гадать, скоро ли прекратится вражеский обстрел. О, война и здесь достаточно ужасна, особенно когда ты рядовой и когда начинаются болезни, а без них никогда не обходится. Но если ты сражаешься, боже правый, ты сражаешься собственными руками! И, представь себе, я даже обнаружил в себе талант: оказывается, я умею драться! А какие замечательные сражения у нас были!
Эверард увидел, как светлеет лицо Кейта: царь Кир выпрямился и сказал со смехом:
— Помню такой случай; лидийская конница числом превосходила нас. Тогда мы поставили обозных верблюдов в авангард, пехоту позади них, а в самом конце — кавалерию. Лошади Креза почуяли запах верблюдов и обратились в бегство. По-моему, они бегут до сих пор. Мы стерли кавалерию Креза с лица земли!
Он внезапно замолчал, прикусил губу и взглянул на Эверарда.
— Прости, я все время забываю. Иногда после боя, глядя на убитых и особенно на раненых, я вспоминаю, что там, дома, я не был убийцей. Но я ничего не мог поделать, Мэнс! Я должен, должен был воевать! Сначала было восстание. Если бы я не подчинился Гарпагу, как по-твоему, оставил бы он меня в живых? А затем речь пошла о судьбе государства. Я не просил ни лидийцев, ни варваров нападать на нас. Ты когда-нибудь видел город, захваченный варварами? Вопрос стоял так: или мы, или они. Когда побеждаем мы, то по крайней мере не превращаем побежденных в рабов: у них остаются их земли, и обычаи, и… Во имя Митры, Мэнс, мог ли я поступить иначе?