— Если он хоть шаг ступит на кухню, Бюро охраны здоровья упрячет его в тюрьму! — Анита натянуто улыбнулась. Было совершенно очевидно, что ей очень трудно сохранить спокойный тон, говоря о Финнерти, и делать вид, что ее забавляют его эксцентрические выходки. Она переменила тему разговора.
— Расскажи о сегодняшнем дне.
— Ничего сегодня не было. Еще один день, как все остальные.
— Ты достал виски?
— Да. Ради этого мне пришлось перебираться на тот берег.
— Разве это было таким уж тяжким испытанием? — проворчала она. Она никак не могла понять его нелюбви к поездкам в Усадьбу и поддразнивала его этим. — Неужто это было так трудно? — повторила она таким током, будто он был ленивым маленьким мальчиком, которого уговаривали оказать небольшую услугу маме.
— Да, трудно.
— В самом деле? — поразилась она. — Надеюсь, никаких грубостей.
— Нет. Действительно все были очень вежливы, Один из пенсионеров, знавший в старое время меня, устроил импровизированный вечер в мою честь.
— Ну что ж, это звучит уже совсем весело.
— Да, не правда ли? Его зовут Руди Гертц. — И, не вдаваясь в описание своих чувств. Пол рассказал ей, что произошло. И вдруг заметил, что пристально следит за нею, проделывая какой-то опыт.
— И это тебя расстроило? — Она рассмеялась. — Ну, знаешь, ты уж слишком чувствителен. Ты наговорил мне столько ужасов, а на самом деле ничего-то и не произошло.
— Они ненавидят меня.
— Они сами доказали, что любят тебя и восхищаются тобой. Чего же тебе еще от них нужно?
— Этот человек в очках с толстыми стеклами доказал мне, что по моей вине жизнь его сына превращается в бессмыслицу.
— Это ты так говоришь. А он нет. Я не хочу, чтобы ты нес такую несуразицу. Неужели тебе доставляет удовольствие перевернуть все так, чтобы обязательно испытывать чувство вины? Если его сын не способен ни на что лучшее, чем Армия или КРР, так в чем же здесь твоя вина?
— Я не виноват, но если бы не было подобных мне людей, то он стоял бы себе за станком на заводе…
— Он что — голодает?
— Конечно, нет. Кто сейчас голодает!
— У него есть жилье и теплые вещи. У него есть все, что он имел бы, если бы потел над каким-то идиотским станком, кроя его почем зря, совершая ошибки, бастуя каждый год, ведя борьбу со своим мастером, являясь на работу с похмелья.
— Права, права! Сдаюсь! — Пол поднял руки. — Конечно же, ты права. Просто в чертовское время мы живем. Идиотская задача иметь дело с людьми, которым следовало бы приспособиться к новым идеям. А люди не приспосабливаются, в этом-то вся беда. Хотел бы я родиться через сто лет, когда уже все привыкнут к переменам.
— Ты устал. Я хочу сказать Кронеру, что тебе нужен месяц отдыха.
— Если понадобится, я и сам ему это скажу.
— Я совсем не собиралась читать тебе наставления, милый. Но ты ведь никогда ни о чем не попросишь.
— Если ты не возражаешь, со всеми просьбами обращаться буду я.
— Не возражаю. И обещаю вообще не возражать.
— Ты приготовила мои вещи?
— Они на кровати, — сказала Анита сухо. Она была уязвлена. — Смокинг, рубашка, носки, запонки для манжет и новый галстук.
— Новый галстук?
— Дюбоннэ.
— Дюбоннэ! Господи помилуй!
— Кронер и Бэйер носят галстуки дюбоннэ.
— А мое нижнее белье такое же, как у них?
— Уж этого я не заметила.
— Я надеваю черный галстук.
— Вспомни, милый, Питсбург. Ты сказал, что хочешь туда.
— Надо же — дюбоннэ! — он зашагал по ступенькам, подымаясь в спальню и стаскивая по дороге пиджак и рубашку.
— Эд!
На кровати Аниты растянулся Финнерти.
— А, вот и ты, сказал Финнерти. Он указал на смокинг, разложенный на постели Пола. — А я подумал, что это ты. И проговорил с ним полчаса.
— Анита сказала, что ты ушел в клуб.
— Анита вышибла меня в парадную дверь, а я вернулся сюда через черный ход.
— Я очень рад этому. Как дела?
— Хуже, чем всегда, но есть надежда.
— Чудесно, — сказал Пол, неуверенно улыбаясь. — Ты женился?
— Ни за что. Закрой дверь.
Пол закрыл.
— Как идет работа в Вашингтоне?
— Я ушел.
— Да? Метишь куда-нибудь еще повыше?
— Полагаю, да, иначе я не ушел бы.
— А куда?
— Никуда. Никакого места, никакой работы вообще.
— Что — мало платили, устал или в чем еще дело?
— Мутит меня от всего этого, — медленно проговорил Финнерти. — Платят фантастические деньги, просто поразительно — платят как телезвезде с сорокадюймовым бюстом. Но когда я получил на этот год приглашение на Лужок, знаешь, Пол, что-то сломалось. Я понял, что не смогу пробыть там еще одно лето. И тогда я огляделся вокруг и понял, что вообще не могу вынести больше ничего из этой системы. Я вышел, и вот я здесь.
Присланный Полу пригласительный билет на Лужок был заботливо выставлен Анитой на зеркале в приемной для обозрения всем и каждому. Лужок — плоский покрытый травой остров в устье реки Св. Лаврентия в Бухте Чиппюа, где каждым летом самые выдающиеся и самые многообещающие личности из Восточного и Средне-Западного районов («Те, чье развитие в рамках организации еще не полностью завершено» — как сказано в «Справочнике») каждое лето проводят неделю в оргиях морального усовершенствования — в атлетических командных соревнованиях, пении хоровых песен, с ракетами и фейерверками, заводя связи за бесплатным виски и сигарами; а также на спектаклях, поставленных профессиональными актерами, которые в приятной, но недвусмысленной форме разъясняют им природу хорошего поведения в рамках системы и контуры твердых решений, предназначенных для осуществления в грядущем году.
Финнерти вытащил из кармана смятую пачку сигарет и предложил одну Полу, согнутую почти под прямым углом. Пол выпрямил ее чуть дрожащими пальцами.
— У тебя мандраж? — спросил Финнерти.
— Я главный докладчик на нынешнем вечере.
— О-о? — Финнерти был как бы разочарован. — Значит, тебя ничто не тревожит в эти дни? А по какому поводу доклад?
— В этот день тринадцать лет назад Заводы Айлиум были переданы под начало Национального Промышленного Совета.
— Как и все остальные заводы страны.
— Айлиумские чуть раньше, чем остальные.
Объединение всех производственных возможностей страны под контролем единого совета произошло вскоре после того, как Финнерти, Пол и Шеферд поступили на работу в Айлиум. Сделали это, исходя из потребностей военного времени. Аналогичные советы были созданы на транспорте, в сырьевой и пищевой промышленности, в связи, и все эти советы были объединены под началом отца Пола. Система эта настолько сократила непроизводительные затраты и дублирование, что ее сохранили и после войны и приводили в качестве примера немногих выгод, полученных в результате войны.
— Разве все то, что произошло за эти тринадцать лет, сделало тебя счастливым?
— Во всяком случае, это заслуживает упоминания. Я хочу построить свое выступление исключительно на фактах. Оно не должно походить на евангельские проповеди Кронера.
Финнерти промолчал, явно не желая поддерживать разговор на эту тему.
— Забавно, — отозвался он наконец. — Я полагал, что ты уже должен был дойти до точки. Поэтому-то я и приехал.
Пол корчил гримасы, пытаясь застегнуть пуговицу на воротничке.
— Что ж, ты был недалек от истины. Как раз уже состоялся разговор о том, что мне следует проконсультироваться у психиатра.
— Значит, ты уже доходишь до точки. Вот и прекрасно! Давай плюнем на этот паршивый вечер. Нам нужно поговорить.
Дверь спальни отворилась, и Анита заглянула в комнату.
— О, Эд! А кто же с Бэйером и Кронером?
— Кронер с Бэйером, а Бэйер с Кронером, — ответил Финнерти. — Закрой, пожалуйста, дверь, Анита.