Пауэл прошел по коридору в ректорат. Он миновал детский сад, где тридцать детей и десять взрослых переплетали речь и мысли в ужасающе бесформенный клубок. Воспитательница терпеливо передавала:
Всем думать. Думать. Обходитесь без слов. Думайте. Не забывайте пресекать речевой рефлекс. Повторяйте за мной первое правило…
Класс нараспев громко заголосил:
— Забудьте, что у вас есть голос.
Пауэл сморщился и двинулся дальше. Всю стену против дверей детского сада занимала золотая мемориальная доска, на которой были вырезаны слова священной Клятвы Эспера:
«Я обещаю, что обучивший меня этому Искусству станет для меня таким же близким, как отец и мать. Я разделю с ним свое имущество и помогу ему во всем, в чем он испытает нужду. К его отпрыскам я буду относиться как к родным братьям и обучу их этому Искусству всеми возможными способами. Я также буду обучать этому Искусству и всех остальных.
В соответствии со своими суждениями и в полную меру способностей я буду действовать на благо человечества, а не во вред ему, не ради лжи. И никогда не причиню я мыслью огорчение или боль человеку, даже если он будет просить об этом сам.
В чье бы сознание я ни проник, я это сделаю для блага человечества всегда с самыми чистыми и благородными намерениями. Каждый раз, когда я услышу или увижу в чужом сознании не подлежащую огласке мысль, я буду хранить молчание, почитая ее священной тайной».
В аудитории группа третьеступенников обсуждала международные события, с усердием располагая мысли простой плетенкой. Среди старших затесался двенадцатилетний вундеркинд на уровне второй ступени. Он украшал скучную дискуссию причудливыми зигзагами и нанизывал на каждый зубчик произнесенное вслух слово. Снова рифмовались между собой и складывались в ехидные замечания по поводу выступавших. Парнишка был, как говорится, молодой, да ранний, и это получалось у него занятно.
В ректорате стоял дым коромыслом. Все двери настежь, клерки и секретарши носятся сломя голову. Старик Цун Хсай, ректор (он же президент Эспер Лиги), дородный мандарин с бритым черепом и благодушным лицом, пылая гневом, стоял посреди кабинета. Он был так рассержен, что кричал, и произнесенные вслух слова наводили трепет на его служащих.
— Мне плевать на то, как именуют себя эти негодяи, — гремел Цун Хсай. — Для меня они банда себялюбивых и своекорыстных реакционеров. Чистота расы их волнует, вот оно что! Мнят себя аристократами, вот как! Я с ними побеседую. Я дам работу их барабанным перепонкам! Мисс Принн! Мисс При-и-нннн!
Мисс Принн, повергнутая в ужас перспективой устной диктовки, робко пробралась в кабинет.
— Отправьте этим дьяволам письмо. «В Союз Эспер-патриотов. Джентльмены…» Доброе утро, Пауэл. Сколько вечностей, сколько эпох? Как поживает Нечестивый Эйб? «…кампания, организованная вашей кликой с целью сокращения доходов Лиги, предназначенных на воспитание новых эсперов и повсеместное распространение эспер-обучения, проникнута духом предательства и фашизма». Абзац…
Вынырнув из глубин своей грозной филиппики, Цун мысленно подмигнул Пауэлу:
— Ну как, нашли вы эспер-девушку своей мечты?
— Пока нет, сэр.
— Черт бы взял вас, Пауэл. Женитесь! — рявкнул Цун. — Я не намерен торчать тут всю жизнь. С новой строки, мисс Принн: «Вы жалуетесь на обременительность налогов, толкуете о том, что нужно сохранить аристократию Лиги, что среднему индивиду не под силу эспер-обучение…» Что вы хотели, Пауэл?
— Воспользоваться тайной сигнальной сетью, сэр.
— Так не отвлекайте меня. Поговорите с моей секретаршей-два. С новой строки, мисс Принн: «Почему бы вам не высказаться откровенно? Вы паразиты, которые решили сохранить телепатические дарования в пределах ограниченного круга и, присосавшись, вытягивать соки из остальной части человечества. Вы пиявки…»
Пауэл деликатно притворил за собой дверь и повернулся ко второй секретарше, которая тряслась мелкой дрожью в углу.
— Вы в самом деле так боитесь?
Образ подмигивающего глаза.
Образ трясущегося мелкой дрожью вопросительного знака.
— Когда папаша Цун развоюется, мы всегда делаем вид, что умираем от страха. Это его утешает. Он терпеть не может, когда ему напоминают, что он Санта Клаус.
— Кстати, я тоже Санта Клаус. Положите это в свой рождественский чулок.
Пауэл опустил на стол описание примет и фотокарточку Барбары де Куртнэ.
— Какая красавица! — воскликнула секретарша.
— Отправьте все это по тайной сети. Индекс: срочно. За выполнение награда. Пустите слух, что щупач, который найдет Барбару де Куртнэ, на год освобождается от налогов.
— Ой ты! — секретарша так и подпрыгнула. — Вам это позволят?
— Думаю, что я смогу провернуть такое предложение в Совете.
— От такого предложения вся наша сеть взовьется.
— Я этого и хочу. Пусть взовьется каждый щупач. Единственный рождественский подарок, о котором я мечтаю, — сведения об этой девушке.
Казино Киззарда было убрано и вычищено до блеска во время обеденного перерыва, единственного перерыва, который позволяют себе игроки. Со столов для рулетки и ЭО была стерта пыль, «птичья клетка» сверкала, зеленели карточные столики. В хрустальных шарах поблескивали, как кусочки сахара, игральные кости. На конторке кассира выстроились соблазнительные столбики соверенов, расхожей монеты уголовников и игроков.
Бен Рич сидел возле биллиардного стола с Джерри Черчем и Кено Киззардом, слепым крупье. Киззард был огромный, рыхлый человек, толстый, с огненно-рыжей бородой, мертвенно-белой кожей и недобрыми, мертвенно-белыми глазами.
— Цену вы уже знаете, — говорил Рич, обращаясь к Черчу. — Но предупреждаю вас, Джерри. Если вы наделаете себе добра, не пытайтесь меня прощупать. Для вас это опасно, это смертельно опасно для вас. Если вы заберетесь мне в голову, вам останется только один путь — к Разрушению. Поберегитесь.
— Иисусе, — недовольно сказал Киззард, — вон, значит, какие пироги? Нет, Рич. Разрушение меня совсем не прельщает.
— Вы не оригинальны. Что же вас прельщает, Кено?
— Вопрос! — Кено протянул назад руку, уверенным движением снял с конторки стопку соверенов и пересыпал их в ладонь другой руки. Монеты хлынули звонкой струйкой. — Вот что меня манит.
— Назовите самую высокую цену, которая придет вам в голову, Кено.
— Цену за что?
— Неважно. Я покупаю у вас услуги, не ограниченные никакими лимитами, и плачу сполна. А вы мне говорите, сколько с меня причитается, чтобы их… оплатить.
— Многовато же причитается с вас.
— Не разорюсь.
— Сотня «кусков» сыщется у вас в кубышке?
— Сотня тысяч. Вас устроит такая цена?
— Силы небесные! — У Черча чуть глаза на лоб не выскочили. — Сто тысяч?
— Ну, решайтесь, Джерри, — насмешливо проворчал Рич, — что вас больше привлекает — деньги или восстановление в правах?
— Да с этаким богатством я, пожалуй… хотя… Нет. Я с ума сошел. Восстановление в правах.
— Тогда перестаньте скулить. — Рич повернулся к Киззарду. — Итак, цена — сто тысяч.
— В соверенах?
— А в чем же еще? Теперь скажите, вы сразу приступите к делу или хотите, чтобы я вам сперва заплатил?
— Бог с вами, Рич, — ответил Киззард.
— Не виляйте, — прикрикнул Рич. — Я вас знаю, Кено. Вы решили разнюхать, чего я хочу, а потом вступить со мной в торг. Договоримся сразу. Я вам поэтому и позволил назначить вашу собственную цену.
— М-м-да, — пожевал губами Киззард. — Ваша правда. Была у меня такая идея, Рич. — Он улыбнулся, и его молочно-белые глаза скрылись в складках кожи. — Была и… осталась.
— Тогда я сразу вам посоветую, кому предложить товар. Покупателя зовут Линкольн Пауэл. Я, правда, к сожалению, не знаю, чем он будет вам платить.