Он сел на кровать и начал развязывать шнурки на ботинках. Какая-то тень появилась в двери, и, подняв голову, он увидел Терри — она вопросительно смотрела на него.
— Вы обе устраивайтесь в той комнате, — сказал он.
— Если ты думаешь, что я буду жить в одной комнате с этим Чингисханом женского пола, то ты очень ошибаешься.
— Ну оставайся здесь. Видит бог, я слишком устал, чтобы быть опасным. — Он слабо улыбнулся. — Я чувствую себя как дешевые часы, которые забыли завести. Ну ладно, прежде всего я должен принять душ.
Он заперся в ванной, смыл под душем с себя несколько слоев пыли, быстросохнущую рубашку выстирал и повесил сушить.
Когда он вышел, Терри сидела на шатком стуле, волосы у нее спутались, лицо было изможденное. Дорога измучила ее не меньше его: раньше Терри казалась ему несокрушимой.
— Иди прими душ. Сразу станет лучше.
— Как только соберусь с силами, — пробормотала она, На Митча она смотрела слегка остекленевшими глазами. — Какого черта мы тут делаем?
— Иногда я сам не понимаю.
— Мы сумасшедшие. Мы оба совершенно сумасшедшие. — Терри встала, пошатнувшись, и ушла в ванную.
Митч лег на кровать, прислушиваясь к шуму душа. Нужно приглядывать за Билли Джин, подумал он. А впрочем, ну ее к черту, пусть сама за собой смотрит. Все так перепуталось, что уже трудно было понять, что важно и что не важно. Может быть, Флойд где-то поблизости, может быть, нет — какая разница? Митч закрыл глаза и сразу уснул.
Нежное прикосновение к щеке мгновенно его разбудило.
Терри, склонившись, целовала его.
Он приподнялся, опираясь на локти. Она легонько толкнула его в грудь, и он опять упал на подушку. Она сидела на краю кровати, завернувшись в полотенце, розовая и чистая. Он протянул к ней руки и привлек к себе…
Потом, много позже, когда они лежали рядом, Митч повернулся и сказал ей:
— Извини, я не хотел, чтобы так случилось. Я не из тех, с кем такая, как ты, может иметь какие-то отношения. И я совсем не хотел сделать из тебя что-то дешевое, что-то, чего надо стыдиться.
Она отстранилась, ничего не сказав. Через минуту он потянулся за ее рукой. Рука была ледяная. Терри резко проговорила:
— Ты себя чувствуешь дешевкой?
— Нет… я…
— Ты пуританин, Митч. При всей твоей современной внешности ты устарел на столетие. Неужели ты не понимаешь, что мне это было так же необходимо, как и тебе?
Он долго изучал ее, чувствуя, что непрошеные чувства переполняют его душу.
— Наверное, я слишком долго был рядом с Билли Джин — это из-за нее все кажется дешевым. Извини, что я так сказал, я хотел сказать совсем иначе. Да я и не знаю, что хотел сказать. Ну, в общем, я ведь никогда не говорил, что я умный.
Она улыбнулась.
— Ты хорошо себя чувствуешь?
Они лежали и молчали, слова не были им нужны. Но постепенно вернулся страх. Страх все время подстерегал их у края этой случайной и хрупкой идиллии…
— Пожалуй, тебе надо позвонить своему старику, — сказал он. — Не обязательно говорить, где ты, просто пусть знает, что с тобой все в порядке.
— Не сейчас. — Это прозвучало очень резко; она села в постели, тряхнула головой, злясь на него за эти слова.
— Почему? — спросил он.
— Это длинная история.
— Я не хотел задевать за больное, извини. Но он, наверно, лезет сейчас на стену.
— Пусть лезет.
— Ты его ненавидишь?
— Да. Нет… А, черт, я не знаю, Митч. Ты хочешь услышать печальную историю моей жизни?
И она рассказала.
— Мать до сих пор в закрытой психиатрической лечебнице, — закончила Терри свой рассказ. — Это он ее довел. А брата довел до самоубийства. У него никогда не было для нас времени, Митч, вот в чем дело. Поэтому я и не хочу звонить ему, пусть помучается. Мое молчание будет ранить его так же, как его молчание ранило нас. У него будет достаточно времени поразмыслить.
— Может, это не мое дело, — задумчиво проговорил он, — но ведь это не поможет твоей матери, не вернет брата и не сделает тебя счастливой. И наверно, твой отец уже слишком стар, чтобы его можно было изменить. Ты можешь причинить ему боль, но не переделать.
— Что же мне — простить его?