А потом настало время возвращаться в Геную. Они прощались, давая друг другу жаркие клятвы верности. Парень пообещал Серене вновь увидеться на зимних каникулах.
Письма из Генуи в Рим летали навстречу друг другу. Они нумеровали каждое послание, опасаясь, что итальянская почта может потерять какое-нибудь письмо. Днем Франко был жестким коммерсантом, которого хотел видеть в нем отец. Парню пришлось отложить мечты о новых сортах лозы из-за забастовок портовых рабочих, которые нужно было переждать, а вечерами в своей комнате в родительском палаццо он писал Серене стихи. Франко писал о любви, о жгучей, всепоглощающей страсти. И о своих планах вместе с ней превратить палаццо Лукка в лучшее винодельческое хозяйство всех времен.
Но отец, граф, не приветствовал то, что сын грезил о какой-то незнакомке. О женщине не его уровня. О дочери булочника из Палермо. И он предпринял соответствующие шаги.
А Франко был молод и легко поддавался влиянию…
Как ни старался Франко, он не мог вспомнить лицо Серены. Оно стерлось, и воспоминания о ней больше не вызывали боли.
Но с тех пор не нашлось другой женщины, которая смогла бы завоевать его сердце. Любовных приключений хватало, но они утоляли лишь физический голод.
Франко чувствовал некую горечь. Что стало с парнем, который пытался запечатлеть в словах лунный свет Генуи? А эта зубрежка ботанических книг, чтобы узнать, как скрещивать два сорта белого винограда (Чинкве-Терре и Колли ди Луни), которые веками выращивала его семья, с другими лозами, чтобы получить больший урожай, бóльшую глубину вкуса?
Проживал ли он свою жизнь?
Или же он был всего лишь правой рукой отца и жил чужой жизнью?
Глава шестая
В последующие дни у Марии сложилось впечатление, что ее подхватил ураган: она больше не понимала, где верх, где низ. Рут вместе с сестрой постоянно были в разъездах, перерывы между их мероприятиями случались редко.
– Ты ведь приехала сюда не для того, чтобы сидеть в четырех стенах. Насколько я тебя знаю, ты хочешь увезти обратно в Лаушу целый вагон впечатлений, чтобы все они повлияли на твою работу в стеклодувной мастерской. В следующем году мы надеемся увидеть «нью-йоркскую коллекцию»!
Мария уже почти забыла, как лежит в руке газовая горелка, и удрученно кивнула.
– Будем надеяться, что ты права, – подавленно ответила она.
Но пока ничто не натолкнуло ее на новые идеи.
С племянницей они виделись изредка. Один раз та сходила с ними за покупками, но Рут отказывалась брать девушку с собой, пока она не спрячет короткую стрижку под шляпой. Ванда не хотела «портить» новую прическу, поэтому из совместной прогулки ничего не вышло. Мария не знала, радоваться или печалиться по этому поводу.
Несколько дней спустя они отправились гулять по городу и делать покупки втроем – Рут, казалось, смирилась с тем, что Ванда появлялась на людях без шляпы. Но хрупкое перемирие рухнуло, как только зашел спор, в какой магазин заходить, а в какой нет. То, что Рут считала шикарным, Ванде казалось старомодным. Во время покупок перебранки продолжались, не было такого платья, которое мать и дочь одобрили бы в один голос. Мария не вступала в их споры – о ее предпочтениях в моде просто не спрашивали! Когда она предложила пройти в отдел мужской одежды, чтобы выбрать себе новые брюки – она ведь не могла вечно носить старые отцовские штаны, – то сестра и племянница в ужасе взглянули на нее.
Ванда вела себя очень сдержанно по отношению к Марии и заносчиво по отношению к матери. Зато с незнакомыми людьми была приветлива и любезна. Продавцы-женщины горели желанием обслужить девушку и выносили десятки платьев, обувных коробок и других вещей на ее строгий суд. Марии казалось, что Ванда желает показать ей и Рут: смотрите, я могу быть такой же приветливой и с вами, если только захочу. У Марии сложилось впечатление, что за упрямством Ванды кроется нечто большее, нежели подростковая жажда мятежа и протеста. Но Рут отказывалась брать с собой дочь в их походы, поэтому у Марии пока не было возможности поговорить с Вандой наедине и выяснить, почему девушке кажется, что все и всегда нужно воспринимать в штыки.
Когда они не ходили за покупками (это очень утомляло Марию), Рут показывала сестре город. В Нью-Йорке все было расположено кучно, это Мария поняла очень быстро: тут и Пятая авеню с сотнями магазинов, и Таймс-сквер с множеством театров, освещенных сверкающими рекламными вывесками; немного южнее находился самый большой в мире универмаг «Мейсиз», а еще через два квартала – Метрополитен-музей. Когда они проходили мимо его впечатляющего входа, Рут всякий раз утешала Марию, что у той еще будет время, чтобы все осмотреть.