Пройдя поле, я оглянулась и увидела в дверях его одинокую фигуру. «Бедняжка! — повторила я про себя. — Где-то она теперь, и много ли знает про тот маленький мир, который покинула, и как провела она эти восемь лет?»
Передать миссис Тодд поручение насчет макрели я не забыла.
— В гостях были у Илии? — спросила она с интересом. — Скучно там, наверное, было. Он не из разговорчивых. Постоянно среди рыб, наверно, дар речи потерял совсем.
Но когда я сказала, что в этот день мистер Тилли со мной разговаривал, она живо перебила меня:
— Тогда, значит, говорил о жене, и, конечно, не мог нахвалиться ею. С посторонними она зналась мало, но никто из старых приятельниц теперь мне ее не заменит. И я совсем не хочу больше там бывать. О некоторых людях после их смерти совсем не думаешь, а о других — не так, вот у меня дня не проходит, чтобы я не вспоминала милую Сару Тилли. Она всегда была там, я знала, где ее найти, как полевой цветок. Илия-то честный человек, я его уважаю, но какой-то он нудный.
ГЛАВА 21
Взгляд в прошлое
И вот наконец наступила пора, когда в доме по утрам стало прохладно и сыро, свет словно сочился сквозь зеленые листья, но стоило мне сделать шаг за дверь, и свет опускал мне на плечо теплую руку, и высокое ясное небо словно приподнималось у меня на глазах еще выше. Дымки на берегу теперь не бывало, и не заменяли ее августовские туманы: море, небо, видимая линия берега и голые горы, а на них каждый куст лавра и верх каждой ели приобретали более глубокий цвет и более резкую ясность. В воздухе, на воде и на траве разливался холодный северный блеск, которого не увидишь кроме как в это время года. Солнечный свет северного лета подходил к своему нежно-прекрасному концу.
Дни в Деннет-Лендинге становились короткими, и я неохотно пропускала их сквозь пальцы, как скупой — свои монеты. Мне так хотелось вернуть каждую из прожитых там недель, с долгими часами, когда ничего не случалось, только травы росли да двигалось солнце. Когда-то я даже терялась, в какую сторону пойти погулять; теперь мне не хватало времени для множества интересных дел дома, словно я перенеслась в Лондон. Что-то меня подгоняло и сулило всякие прелести, и дни летели, как охапка цветов, подхваченная морским ветром.
И наконец пришла пора проститься со всеми здешними друзьями и с уютным уголком в маленьком домике и возвратиться в мир, где я боялась оказаться чужой. Такое счастливое лето не обязательно будет безоблачным, но свобода, которую дает простая жизнь, так очаровательна, что этим искупается все, чего в другой жизни может не хватать. А дары мирного покоя не для тех, кто живет в военных схватках.
Я уезжала маленьким неряшливым пароходиком, который уходил от нас в бухту во второй половине дня, и еще посидела у своего окна, глядя на садик с целебными травами и жалея, что я одна. Миссис Тодд почти не говорила со мной в этот день, кроме как самыми короткими и неодобрительными фразами, — так, будто мы вот-вот поссоримся. Проститься спокойно казалось просто невозможно. Наконец я услышала шаги, подняла голову и увидела миссис Тодд. Она стояла в дверях.
— Теперь так, я все устроила, — сообщила она мне необычно громким и деловитым голосом. — Чемоданы ваши уже на пристани. Капитан Бауден приходил и сам их все забрал, и проследит, чтобы их погрузили. Да, я проверила, чтобы ничего не забыли, — повторила она более мягким голосом. — Вот те мелочи, которые я оставила на столе в кухне, их вы захотите нести в руках, корзинку возвращать не нужно. А теперь пройду в Портленд, узнаю, как там старая миссис Эдвард Каплин.
Я глянула на свою приятельницу и увидела выражение, которое пронзило меня до глубины сердца. Мне и без этого ох как не хотелось уезжать.
— Вы, надеюсь, меня извините, если я не приду проводить вас на пристань, — сказала она, все еще стараясь говорить грубовато. — Да, надо мне узнать, как там старая миссис Эдвард Каплин. С ней случился третий удар, и если мать в воскресенье приедет, она все-все про нее выспросит. — И с этими словами миссис Тодд повернулась и вышла, словно вдруг что-то вспомнила, так что я была уверена, что она вот-вот вернется; но вскоре я услышала, что она вышла через кухню и идет по дорожке к калитке. Нет, так я не могла расстаться. Я побежала за нею, чтобы проститься как следует, но она, услышав мои торопливые шаги, не оглядываясь, только помотала головой и махнула рукой, заспешив по улице.
Когда я снова вошла в дом, он имел покинутый вид, как в тот день, когда я только приехала. И я, и все мое добро словно умерли, и я знала, как это все будет выглядеть, когда миссис Тодд вернется и убедится, что жиличка ее уехала. Так мы умираем у себя на глазах, так некоторые главы нашей жизни приходят к естественному концу.
На кухонном столе я нашла все пакетики. Была там и замысловатая вест-индская корзинка, которую, как я знала, ее владелица очень ценила, а я однажды расхвалила; был трогательный сверток с моим ужином в море, и тут же аккуратно завязанный букетик полыни, и веточка лавра, и еще старинная кожаная коробочка, где хранилась коралловая булавка, которую Натан Тодд привез когда-то домой, чтобы подарить бедной Джоанне.
Ждать оставалось еще час, и я поднялась на гору над школьным домом, села там и стала думать о всяких вещах, и глядела в море, не покажется ли пароход. Вдали был виден Зеленый остров, он отсюда казался маленьким и темным; подо мною стояли домики нашей деревни, каждый со своими яблонями и палисадником. И тут, глядя на дальние пастбища, я в последний раз увидела миссис Тодд, собственной персоной она медленно шла в Портленд по тропинке вдоль моря. На таком расстоянии хорошо чувствуются главные качества, что управляют характером. Совсем близко миссис Тодд казалась ловкой, энергичной и целиком поглощенной своими хлопотами; но далекая ее фигура выглядела одинокой и трогательно жалкой, и было б ней что-то до странности отрешенное и таинственное. Время от времени она наклонялась и что-то рвала или подбирала с земли — может быть, свою любимую болотную мяту, — и наконец я совсем потеряла ее из виду за купой можжевельника и островерхих елей.
Когда я отплывала на маленьком каботажном суденышке, разыгрался ветер, от которого по всему каменистому берегу скакали волны прибоя. Я стояла на палубе, глядя назад, смотрела, как чайки сговариваются, поворачивают обратно и скользят по длинным воздушным склонам, потом торопливо расстаются и окунаются в волны. Шел прилив и нес с собой множество мелкой рыбы, не замечающей ни серебряных вспышек огромных птичьих крыльев над головой, ни быстроты свирепых клювов. Море полно было жизни и движения; гребни волн летели, как чайки, и, как чайки, уносились в пространство. Еще у берега мы миновали лодчонку со скрюченным старым рыбаком, вышедшим на вечерний осмотр плетушек для омаров. Он шел короткими гребками, и лодка его подскакивала, проваливалась и снова подскакивала на волнах пароходика. Я узнала старого Илию Тилли, с которым мы стали добрыми друзьями после того, как столько времени были чужими, и я пожалела, что он не дождался никого из своих приятелей, очень уж трудно было одному грести вдоль берега и осматривать плетушки. Проезжая, я помахала ему рукой и пыталась окликнуть, а он поднял голову и ответил мне важным кивком. Маленький городок с высокими мачтами своих отдыхающих на ремонте шхун во внутренней бухте на несколько минут вознесся высоко над плоским морем, потом погрузился обратно в единообразие берега и стал неотделим от других городков, которые выглядели так, словно ими насорили на зеленые прибрежные камни.
Мелкие наружные острова бухты как будто заросли дерном, свежим, как весенняя трава: перед тем несколько дней шел дождь, и зелень на лугах потемнела. Глянуть на берег — там словно начиналось лето, хотя вид овец, пасшихся на склонах под низким предвечерним солнцем, круглых, тепло укутанных в свои зимние наряды, выдавал время года. Скоро поднялся ветер, и мы двинулись в открытое море, в обход длинного мыса; и когда я еще раз оглянулась, острова и мыс слились воедино, а Деннет-Лендинг и все его окрестности скрылись из глаз.