Решив, что по знаку испанца его собираются схватить и зарезать, капитан Делано хотел уже было прыгнуть с борта в свою шлюпку, но увидел, что почтенные щипальщики пакли, покинув свои возвышения и спустившись на палубу, сердечными голосами побуждают всех негров и белых осадить назад, а его в то же время дружески и даже шутливо знаками призывают не обращать внимания на эдакие глупости. Дикари-точильщики сразу же вновь спокойно уселись на свои места, скрестив ноги, точно мирные портняги, и вот уже чернокожие и белые снова дружно тянули канаты, с песней подымая бочки.
Капитан Делано оглянулся на дона Бенито. Слабосильный испанец в эту минуту становился на ноги после очередного припадка, который опять свалил его в объятия черного слуги, и при виде его тщедушной фигуры капитан Делано сам подивился, как мог он поддаться панике и допустить, что такой человек, при первой же пустячной, как теперь видно, заминке теряющий власть над собой и своим судном, коварно и планомерно замышляет злодейское убийство.
Бочки были подняты на палубу, подручный стюарда принес груду кружек и плошек и передал просьбу дона Бенито: пусть капитан Делано сделает то, что предлагал раньше, — разделит воду между всеми, кто находится на борту. И капитан Делано с республиканским беспристрастием принялся разливать эту республиканскую влагу, которая всегда стремится к равенству, сохраняя повсюду один уровень; он оделял одинаково и белого старца, и черного юнца, сделав лишь одно исключение — для больного дона Бенито, чья немощь, если не ранг, требовала добавочной порции. Ему первому капитан Делано поднес большой кубок воды, но тот, как ни мучила его жажда, отпил из него не прежде, чем отвесил американцу несколько церемонных благодарственных поклонов, а довольные африканцы любовались этим обменом любезностями и одобрительно хлопали в ладоши.
Две наименее сморщенные тыквы были отложены для капитанского стола, а остальные прямо на палубе разделены на куски и розданы для всеобщего угощения. Но хлеб, сахар и сидр капитан Делано собирался отдать одним испанцам, и главным образом самому дону Бенито. Однако тот не согласился, восхитив своим справедливым отношением честного американца, и все, что было привезено, разделили по глотку между всеми, как белыми, так и черными, — не считая одной бутылки сидра, которую верный Бабо унес и спрятал для своего хозяина.
Здесь следует заметить, что капитан Делано так же, как и в первый приход шлюпки, и на этот раз тоже не позволил своим людям подняться на «Сан-Доминик», дабы не увеличивать царящую на палубе сутолоку.
В благоразумном порыве капитан Делано, забыв и думать про недавние опасения и по одному ему заметным признакам ожидая бриза самое позднее через час или два, отослал свою шлюпку обратно с распоряжением, чтобы все свободные от вахты члены команды на шхуне занялись завозом на борт бочек с питьевой водой. При этом он велел передать своему первому помощнику, что если, вопреки ожиданиям, испанский фрегат не удастся привести на якорную стоянку к закату, пусть первый помощник ни о чем не тревожится, потому что ночь обещает быть лунной и он (капитан Делано) будет ждать вечера на «Сан-Доминике», чтобы послужить им лоцманом, когда у судна появится ход.
И вот два капитана уже стояли бок о бок на юте, наблюдая за отвалившей шлюпкой; черный слуга безмолвно счищал у хозяина с бархатного рукава только что замеченное пятнышко, а тем временем американец выразил сожаление, что на «Сан-Доминике» нет шлюпок, — ни единой, если не считать старого и совершенно не пригодного к плаванью баркаса, остов которого, точно искореженный верблюжий скелет в пустыне, лежал опрокинутый кверху килем на шкафуте, служа укрытием для нескольких негритянских семейств, главным образом для женщин с малыми детьми; сквозь прорехи в обшивке видно было, как они сидят на корточках внизу, подстелив старые циновки, или жмутся друг к другу, точно на насесте, на перевернутых банках в вышине под темным куполом днища — ни дать ни взять летучие мыши, набившиеся в уютное дупло; и только у чуть приподнятого края то и дело мелькали, ныряя во тьму или выпархивая на свет божий, голые, лоснящиеся негритята.
— Будь у вас сейчас три или четыре шлюпки, дон Бенито, — продолжал капитан Делано, — думается мне, посадив на весла ваших негров, можно было бы отбуксировать фрегат куда надо. Вы без шлюпок, дон Бенито, вышли в плаванье?
— Нет, их разбило штормами, сеньор.
— Скверное дело. И людей вы тогда тоже потеряли немало. Остались без матросов и без лодок. Видно, сильные были шторма, дон Бенито.
— Не выразить словами! — весь задрожав, ответил испанец.
— Скажите мне, дон Бенито, — с возросшим интересом продолжал расспрашивал его собеседник, — скажите мне, когда вас настигли эти шторма, — когда вы уже обогнули мыс Горн?
— Мыс Горн? Кто говорил о мысе Горн?
— Вы сами, излагая мне историю вашего плаванья, — ответил капитан Делано, удивленный такой непоследовательностью в речах испанца не менее, чем был до этого удивлен непоследовательностью в его поведении. — Вы сами называли мне мыс Горн, дон Бенито, — настойчиво повторил капитан Делано.
Испанец отвернулся и замер, чуть пригнувшись, как ныряльщик, приготовившийся ринуться вниз, из одной стихии в другую.
В это мгновение мимо пробежал белый юнга, спеша исполнить свою обязанность: доставить из капитанской каюты на бак весть об очередном истекшем получасе, которую должен был тотчас возгласить большой судовой колокол.
— Хозяин, — сразу оставив бархатный рукав капитанского кафтана, обратился к замершему испанцу слуга с тем сокрушенным, робким выражением, с каким человек, подчиняясь долгу, выполняет приказ, неприятный для того, от кого он исходит и кому на благо предназначен, — хозяин велел мне всегда, где бы он ни находился и чем бы ни был занят, оповещать его минута в минуту, когда наступит время для бритья. Полчаса до полудня, хозяин. Мануэль пробежал на бак. Время наступило. Не спустится ли хозяин в кабинет?
— А? Да, да, — вздрогнув и точно возвращаясь к действительности из мира грез, отвечал испанец. И, обращаясь к капитану Делано, вежливо сказал, что надеется вскоре возобновить с ним беседу.
— Но если хозяин хочет еще побеседовать с доном Амазой, — вмешался слуга, — почему бы не пригласить и дона Амазу с собой? Хозяин сможет говорить, а дон Амаза слушать, а верный Бабо взбивать пену и править бритву.
— Да, правда, — сказал капитан Делано, живо отозвавшись на это дружеское предложение, — если только вы, дон Бенито, не против, я готов последовать за вами.
— Пусть будет так, сеньор.
И американец в сопровождении хозяина и слуги стал спускаться по трапу, дивясь еще одной прихоти испанского капитана: непременно бриться ровно в полдень, не раньше и не позже. Впрочем, думал он, вернее всего, что это не каприз капитана, а выдумка заботливого слуги, ведь, своевременно вмешавшись в разговор, он сумел отвлечь хозяина от мучительных мыслей и предотвратить новый припадок.
Помещение, именуемое «кабинетом», представляло собой палубную каюту в самой корме, своего рода мансарду при главной капитанской каюте внизу. Один ее угол занимали раньше помощники капитана, но с их смертью перегородки сняли и все помещение превратили в широкий судовой салон; отсутствием обычной мебели и живописным беспорядком он напоминал просторный холл в доме какого-то чудаковатого холостяка-помещика, который вешает свою охотничью куртку и кисет на оленьи рога на стене и ставит в один угол удилище, каминные щипцы и трость.
Сходство это еще увеличивалось благодаря открывавшемуся из окон виду, ибо пустынные дикие леса сродни пустынному бескрайнему морю.
Пол «кабинета» был устлан ковром. Над головой, в просверленных бимсах торчало пять или шесть мушкетов. У переборки, накрепко принайтовленный к палубе, стоял старинный стол на грифоньих лапах, на нем растрепанный требник, а вверху на книце висело небольшое скромное распятие. Под столом валялось несколько ржавых топориков, сломанный гарпун и обрывки старых снастей, подобные вервию, каким подпоясываются нищенствующие монахи. Еще здесь стояло два плетеных дивана с острыми, почерневшими от времени краями, с виду неудобные, как дыба инквизитора, и большое бесформенное кресло с грубым подголовником на спинке, опускающимся с помощью винта, которое тоже напоминало средневековое орудие пытки. В углу был раскрытый сундук, и в нем пестрядь вымпелов и флажков, скатанных, полураскатанных, скомканных. А напротив сундука — громоздкий умывальник из цельного куска черного дерева на подставке, похожий на купель, и сверху зарешеченная полочка, на которой лежали гребни и прочие предметы туалета. По соседству от умывальника висела койка из цветной соломы, а в ней скомканная постель и наморщенная, точно человеческий лоб, подушка — как видно, сон того, кто на ней спал, был некрепок, нарушаемый то тяжкими думами, то мучительными видениями.