Священник скоро вернулся, и я сказала ему, что готова идти, и мы стали спускаться к лодке. Он набрал всяких круглых камешков и нес их, завернув в носовой платок, и, ничего не спросив, сел на среднюю банку, а мне дал держать руль и вести лодку, и сперва ничего не говорил, а потом, когда мы обходили Черный остров, где жили две или три семьи из нашего прихода, стало полегче — и мы поговорили о погоде и о всяких пустяках. В следующее воскресенье он, как всегда, произнес проповедь, что-то очень высокопарное о сотворении мира, и я невольно подумала, что он вот-вот поперхнется, ведь помочь он никому не мог, но слов знал много.
Миссис Фосдик опять вздохнула.
— Когда ты рассказывала про Джоанну, — сказала она, — мне вспомнилось то время, как будто это было вчера. Да, она была из тех несчастных, что вечно думают о нашем великом и непростительном грехе, сегодня мы что-то ничего не слышим о нем, но в прежние времена о нем много думали.
— Наверное, будь это в наши дни, такого человека до смерти умучили бы всякие бездельники, — продолжала миссис Тодд после долгой паузы. — А тогда никто ей не мешал; все, кто в нашей бухте жил, уважали ее и ее чувства. Но время шло, и после того, как ты отсюда уехала, разные люди, если бывали в той стороне, решались оставить ей подарочек. Мама иногда навещала ее, это я знаю, и время от времени посылала Уильяма с каким-нибудь гостинцем с фермы. Там на подветренной стороне есть одно место, где можно подвести лодку к берегу и спокойно выгрузить что угодно, так, чтобы вода не замочила. Бывали у нее на острове и еще кое-кто, старики, которых она соглашалась повидать, а изредка она подзывала проходящую мимо лодку и просила что-нибудь ей доставить. Мама заставила ее пообещать, что она даст как-нибудь знать, если ей понадобится помощь. Сама я после того дня ни разу с ней не разговаривала.
— Теперь мир стал и шире и свободнее, — горячо воскликнула миссис Фосдик. — Я думаю, что, случись с ней такое сейчас, она уехала бы на Запад к родственникам своего дяди либо в Массачусетс, проветрилась бы и вернулась домой как ни в чем не бывало.
— Нет, — возразила ее подруга. — Сознание у такого человека все равно что слепое. Если глаза видят неправильно, от этого, может, и есть лекарство, но чтобы вылечить сознание, никаких очков еще не придумали. Нет, Джоанна была Джоанна, и там она и лежит на своем острове, где жила и замаливала свои грехи. В день своей смерти она сказала маме, что всегда хотела, чтобы, когда придет конец, ее забрали на материк, но потом все обдумала и завещала, чтобы ее похоронили на острове, если это можно. Так и сделали — похоронили ее на острове в одну сентябрьскую субботу. День был ясный, и за двадцать миль в округе не осталось, кажется, ни единой лодки, которая не двигалась бы к Мусорной Куче — и каждая битком набита людьми. Все были полны почтения, как будто она всю жизнь прожила на материке и имела там друзей. Кое-кто, не сомневаюсь, поехал просто из любопытства, такое бывает на любых похоронах, но большинство горевали всерьез и поехали, чтобы показать это. На острове она чуть ли не всех воробьев приручила, пока так долго жила среди них, и один влетел прямо в комнату, опустился на гроб и зачирикал, пока мистер Диммик еще говорил. Мистер Диммик очень расстроился, он словно не знал, замолчать ему или говорить дальше. Я, может быть, несправедлива к нему, но не я одна, наверное, подумала, что бедная птаха и то лучше понимает, что к чему.
— А что сталось с тем человеком, который так с ней обошелся, ты не слышала? — спросила миссис Фосдик. — Я знаю, что какое-то время он жил в Массачусетсе. Кто-то из тех мест говорил мне, что он там занимался торговлей, и очень успешно, но это было ох как давно.
— Я тоже только это и слышала. На войну он пошел с первым полком. [102]Нет, больше ничего я о нем не слыхала, — ответила миссис Тодд. — Джоанна была человеком совсем иного склада, и он, возможно, проявил здравый смысл, когда женился на другой, но лучше бы он проделал это честно и мужественно. Он был мужчина с бегающими глазами и вкрадчивой речью, который получал от людей, что хотел, а давал, только когда хотел купить, приобретал друзей легко и терял, не замечая. Она потрудилась немало, пока старалась заставить его следовать ее стезей, но впасть в меланхолию — это было бы для него чересчур. Немногим суждено быть в этой жизни Джоаннами, вот ей и не с кем было разделить столь горькую участь.
ГЛАВА 15
Мусорная куча
Через некоторое время после того, как визит миссис Фосдик закончился и мы вернулись к прежней своей тишине, я плыла с капитаном Бауденом в его большой лодке. Вскоре после полудня мы свернули в кривой северо-восточный пролив и отошли от берега. Теперь мы оказались среди какого-то незнакомого мне архипелага, и вдруг мне вспомнилась история бедной Джоанны. В самом факте затворничества есть что-то такое, что не может не поразить воображение. Отшельники — это печальное братство, но пошлости в них нет. Миссис Тодд правильно сказала, что Джоанна была как бы святой в пустыне: печальное одиночество ее будет вечной опорой для тех, кто пойдет ее невеселым путем.
— Где остров Мусорная Куча? — спросила я жадно.
— Его отсюда видно, вон там, позади Черного острова, — отвечал капитан, вытянув вперед руку и придерживая руль коленом.
— Мне очень хочется там побывать, — сказала я, и капитан без дальних слов чуть переменил курс восточнее и сказал: «Вот не знаю, сумеем ли мы пристать так, чтобы вам не промочить ноги, здесь мокро для высадки. Знал бы, так привел бы с собой легкую плоскодонку, большие лодки очень уж неповоротливы. Эта вот большая лодка сразу чувствует груз. Но думаю, что к Мусорной Куче я пристану».
— Сколько прошло времени, как умерла Джоанна Тодд? — спросила я только для того, чтобы объяснить свой вопрос.
— В сентябре двадцать два года исполнится, — ответил капитан, подумав. — Она в том же году умерла, когда мой старший мальчик родился, а в Портленде тюрьма сгорела. Я-то не знал, думал, вы только хотите поискать каких-нибудь индейских редкостей. Раз вам интересно посмотреть, где жила Джоанна… Нет, кругом не пойдем, авось как-нибудь переберемся через отмель, вот еще и прилив поможет, — заключил он бодро, и мы упрямо двинулись дальше, и капитан умолк, так внимательно он высматривал путь по трудному курсу, пока маленький остров со своим белесым в ярких лучах дневного солнца мысом не оказался прямо перед нами.
Дело было в августе, и на моих глазах цвет островов уже переменился из свежего, по-июньски зеленого в выгоревший коричневый, отчего они стали похожи на камень, кроме тех мест, где темная зелень пихт и бальзамической ели сохранили оттенок, который даже от зимних бурь мог углубиться, но не побледнеть. Редкие, погнутые ветром лиственные деревья на Мусорной Куче по большей части высохли и поседели, но были там низкорослые кусты, и полоска бледной зелени бежала над самым берегом — я знала, что это заросли дикой ипомеи. Мы подошли ближе, и я разглядела высокие каменные изгороди, оберегающие небольшое, квадратной формы поле, но разорять поле было некому, ни одной овцы не осталось, и чуть ниже — тот заливчик, к которому капитан Бауден смело вел свою большую лодку в поисках причала. Кривой, очень глубокий проток глубоко вдавался в берег.
— Держитесь крепче. Как на волне поднимет — так прыгайте на правую сторону! — возбужденно выкрикнул капитан, и я, изготовившись, уловила момент и прыгнула на травянистый берег.
— Вот я и сел на мель, — заметил капитан удрученно.
Но я уперлась в бушприт, он оттолкнулся багром, а ветер, как по заказу, чуть переменился и помог парусам, так что скоро лодка выровнялась, и ее стало относить от берега.
— Раньше этот причал называли Джоаннин, но с тех пор погода его подпортила. Я знал, что один-два удара топором ему не повредят, краску все равно надо обновить, но что лодка застрянет, этого не думал. С такой большой лодкой подходить к берегу, конечно, трудно, — оправдывался капитан, — но при Джоанне я всякий раз что-нибудь выбрасывал на берег — несколько яблок или пару груш, если у меня они были под рукой, кидал их на траву, где она не могла не увидеть.
102