Джеральд провел Теда вокруг лагеря по натоптанной тропке, по пути рассказывая, как он вообще не понимал, что безумный фанатик постепенно прибирает его к рукам, и как он ужасно любит Синтию, и как ему кажется, что он ее предал, и что ему следовало бы сбежать вместе с нею, и как ему хочется, чтобы она его простила и снова была с ним. Наконец Тед заставил провожатого умолкнуть: он положил руку ему на плечо, заглянул ему в глаза и тихо произнес:
– Все наладится. Поверь мне.
Тед все шел и шел. Когда-то он думал, что мертвые – они мертвые и есть, но это представление оказалось ошибочным. Когда-то он верил, что мир вращается себе раз и навсегда заведенным образом, а теперь он понял, что все обстоит так, как обстоит, до тех пор, пока все просто-напросто не возьмет и не изменится. А теперь и он собирался кое-что изменить. Собственно, уже изменил. Во-первых, смерть изменила его представления о жизни. Во-вторых, воскрешение изменило его как личность, сделало его куда значительнее, нежели при жизни. А теперь вот жизнь после смерти изменила его снова; он словно завернул за угол в своем сознании, примирился со своим исключительным положением, научился понимать свое бессмертие – и свое место. Даже взгляд у него изменился, изменилось и то, как он наклонял голову, наблюдая за окружающим миром, – он по-иному указывал, поворачивался, ходил. Голос у него сделался мягче, говорил он меньше и тщательнее подбирал слова.
Утро понемногу оттесняло темноту. Сразу за металлическим бараком обнаружился бункер. Перед ним факелов не горело, приступка у двери тонула в непроглядно-черной мгле. Тед различал голоса: слабые, тоненькие голосишки, плачущие, вопрошающие, даже молящиеся, хотя смысла в словах молитвы он не улавливал.
Тед обернулся к Джеральду:
– Кто-нибудь из сектантов поблизости есть?
– Они все «на передовой». Здесь на часах стою я.
Тед быстро подошел к двери и обнаружил, что она заперта на кодовый замок.
– Ты код знаешь? – спросил он у Джеральда.
– Мы всегда носили детям еду парами. Одни из нас знают первую цифру, другие знают последнюю. Вторую цифру знают все. Я знаю первые две.
– Что-то сложновато получается.
– На самом деле нет.
Джеральд посветил на кодовый замок фонариком.
– Шесть и еще раз шесть, – сказал он и набрал две цифры.
– Попробуй шесть, – предложил Тед.
Джеральд набрал третью цифру – и замок щелкнул.
Джеральд потрясенно глядел на Теда.
– Повезло угадать, – пожал плечами Тед. Он широко распахнул массивную дверь и, забрав у Джеральда фонарик, посветил в глубину, скользнув лучом по потолку и задней стене.
Луч высветил три детских лица. Грязные, большеглазые, трепещущие. Тед направил фонарик на других – дети всхлипывали и плакали. Свалявшиеся волосы, губы потрескавшиеся, запекшиеся, в крови, во взглядах – ожидание и страх. Одни отпрянули от света, ища прибежища в темноте, другие потянулись вперед, жмурясь с непривычки, отворачиваясь от слепящего луча – и от Теда. Самым старшим было около двенадцати, младшим – около пяти.
– Сколько их тут? – спросил Тед.
– Двадцать семь, – отвечал Джеральд.
– А я думал, больше.
– Большой Папа соврал.
– Соврал?
– Он верует в Христа-Обманщика, – сказал Джеральд. И, словно на автопилоте, продекламировал: – «И сказал Господь Моисею: сделай себе медного змея и выставь его на знамя, и если ужалит змей какого-нибудь человека, ужаленный, взглянув на него, останется жив. И сделал Моисей медного змея и выставил его на знамя, и когда змей ужалил человека, он, взглянув на медного змея, оставался жив». Числа, книга двадцать первая, стих с восьмого по девятый.
Тед вновь обвел лучом бункер. В помещении стояла вонь от испражнений, было мокро и душно. Он легко представлял себе эти лица на досках объявлений в зонах отдыха, на молочных пакетах, в одиннадцатичасовых новостях. Все они сделались похожи друг на друга – отчаявшиеся, потерянные, смущенные, поблекшие, словно бы умалившиеся. Кое-кто заплакал – сначала тихонько, затем громче.
– Я пришел забрать вас домой, – сказал Тед.
Даже старшие из детей – и те словно разучились говорить.
– Пойдем. – Тед протянул руку одной из девочек, ласково ей улыбнулся, кивнул. – Я тебя не обижу, – тихо заверил он. – Я отведу тебя к маме.
Девочка потянулась к нему. Тед почувствовал прикосновение холодных, мягких, хрупких пальчиков – и подумал о собственной дочери, о том, как он ее напугал, и сам чуть не расплакался, вспоминая, как дочь убегала от него через дворик. Тед сжал детскую ручонку и осторожно подергал, помогая девочке встать на ноги. Он привлек девочку к себе, почувствовал, как та растаяла, разрыдалась, уткнувшись ему в грудь, и понял, что правильно поступил, вернувшись назад. Прочие дети, видя, что девочка словно обрела уверенность в объятиях Теда, тоже подошли к нему, прижались, принялись обнимать за ноги, за руки, нащупывая кожу, желая услышать, как тот «по-взрослому» их утешит.