Я уверена, что отец контролировал ситуацию и готов был подхватить девочку в случае, если бы она перевернулась из-за неосторожного движения или внезапно набежавшей сильной волны. Но все равно меня трясло. Успокоилась я только тогда, когда они вернулись на берег – радостные и отдохнувшие, а не напряженные и обеспокоенные, как я могла бы ожидать, проживая на свой лад рисковый заплыв. Папа и дочь наслаждались общением, мама девочки спокойно спала, а я боролась с кошмарами в своей голове.
Я вспомнила, что когда мой сын впервые отправлялся во французскую школу на другой конец Парижа, я также испытывала панику, а воображение рисовало мне страшные картины крушений и столпотворений в метро, в которые неизбежно попадал мой десятилетний мальчик.
Виной тому не только повышенная нервозность родителей в России, привычка беспокоиться и страховаться, но и небезопасная обстановка в Москве – городе, в котором мы жили прежде.
После опыта проживания и работы в Париже я поняла одно: если ты стала мамой, тем более мамой мальчика, нужно готовиться к бесстрашию, которое со временем должно перевариться в привычку вести себя сдержанно. Иначе ребенок вырастет неуверенным невротиком и проведет всю жизнь в ожидании неприятностей на каждом шагу.
– Как ты думаешь, – спросила я как-то мужа, – почему мы такие тревожные и нервные? Я чувствую себя истеричкой рядом с невозмутимой Флоранс.
Флоранс – это наша соседка, которая терпеливо ждет, пока ее дети перебесятся перед лифтом и войдут в него, не прекращая игры и не обращая внимания на стоящих рядом чужих взрослых. Наши дети приучены отслеживать хотя бы краем глаза передвижение взрослого, ориентироваться на него и улавливать малейшие перемены в его настроении. Достаточно было бы строгого взгляда, чтобы дети затихли и вели себя послушно, не шумя и не прыгая.
– Почему мы нервничаем? На всякий случай. Паника – способ мобилизации. Внутренний набат. И потом, это способ предупредить неприятности у дикарей. Так заигрывают с Фатумом, судьбой: «Я знаю, что опасность рядом, и я отдаю ей должное!» Ритуальный страх язычника, который хочет откупиться от неприятностей. Ничего рационального в этом, судя по всему, нет. Но мы так привыкли. Живем в боевой готовности на случай войны.
– А ты разве не боишься за нас, за сына?
– Я не боюсь. Но я переживаю! Мужчин учат держать страх под контролем. Страх мешает воспринимать события адекватно. Перекашивает картину мира. Это как надеяться попасть в «десятку», когда руки и хвост дрожат, – засмеялся муж.
Я поняла, что муж размышлял на эти темы.
– Значит, французы более мужественные? – решила подразнить его я.
Наслышаны мы о том, как они сдали страну Гитлеру, дожидаясь, пока он не выдохнется в России…
– Думаю, они более адекватные. И они щадят своих детей, не треплют им нервы своими страхами. Они пользуются рассудком, который подсказывает, что жить с дрожащим хвостом нерационально. Даже детям. Еще раз повторяю: охотник, у которого дрожат руки, никогда не попадет в цель.
Когда мой особенный муж раздражался, обсуждение заканчивалось. Он считал себя умнее меня и всех французов, вместе взятых. Он – настоящий русский!
Кстати, когда мы с сыном оказалась в университете Нанта, новый знакомый эмигрант из России – двадцатисемилетний Алексей, которого вывезли родители в возрасте 15 лет из Кемерово, теперь уже сам отец маленького Левушки, вызвался отвезти нас в один из портовых дотов на берегу Атлантики.
Во время Второй мировой войны в огромных железобетонных ангарах стояли немецкие подводные лодки. В период оккупации город превратился в трудовой лагерь, французов использовали как рабов на строительстве египетских пирамид. Я еще раз убедилась, что французы – не из тех, кто кипятится, сразу хватается за топор или ружье, а из тех, кто умеет ждать нужного часа.
Сдержанность и рассудительность французов не раз выводили меня из себя, как флегматик выводит из себя холерика. Слишком часто мне казалось, что французские родители совершенно не переживают из-за своих детей.