В трубке раздался протяжный вздох.
— Все в порядке, Рози, — голос моего брата был глубоким, этот баритон напомнил мне, что он уже не ребенок. О нет, он был девятнадцатилетним взрослым, который неделями пропускал все мои звонки через голосовую почту. — И мне очень жаль. Я был... занят. Но я перезвонил тебе сейчас.
— Чем занят? — спросила я, прежде чем смогла остановить себя.
Когда около года назад отец объявил, что покидает Квинс, где он провел большую часть своей жизни и где мы с Олли провели своё детство, чтобы переехать в Филадельфию, Олли заявил, что не собирается уезжать. Он также сообщил нам, что, в отличие от меня, он не собирается поступать в колледж. И мы поддержали его, поощряли его искать то, что делает его счастливым. До недавнего времени я даже помогала ему с арендой и расходами на проживание. Но он изо всех сил пытался найти свое призвание. Ему также трудно было продержаться на работе дольше нескольких недель.
Телефон молчал так долго, что я боялась, что он повесил трубку.
— Олли?
Раздался еще один вздох.
— Послушай, — сказала я, все эмоции, бурлящие во мне, покрывали это одно слово. — Я не нападаю на тебя. Я люблю тебя, ясно? Ты знаешь, что люблю, больше всего на свете. Но ты игнорировал меня неделями, посылая лишь короткие сообщения, чтобы я не сошла с ума и не объявила тебя в розыск, — и я бы так и сделала. Я бы так и сделала, если бы до этого дошло. — Так что не говори мне, что ты был занят, и не жди, что я приму это как объяснение, пожалуйста. Не надо...
— Я был занят работой, Рози.
Надежда на секунду раздула мою грудь, но ее быстро заглушили сотни дюжин новых вопросов.
— Это здорово, — сказала я ему, подавляя свое беспокойство. — Что это за работа?
— Это... в клубе. В ночном клубе.
— В ночном клубе, — повторила я, заставляя себя оставаться объективной. — В качестве официанта? Ты уже пробовал это и... — уволился примерно через три недели. — Ты пробовал, и ничего не вышло. В кафе, помнишь?
— Я не подаю напитки, — объяснил он. — Я делаю кое-что другое. Это... трудно объяснить. Но я хорошо на этом зарабатываю, Рози.
— Мне все равно, сколько ты зарабатываешь, Олли. Мне важно, чтобы ты был счастлив. Чтобы...
— Я счастлив, ясно? Я больше не ребенок, и тебе не нужно беспокоиться обо мне.
Я был близка к тому, чтобы высмеять его «тебе не нужно беспокоиться обо мне», но сдержалась. Олли был взрослым, и я понимала его потребность в границах. Его желания не быть под присмотром няньки. Но я все еще была его старшей сестрой, а он все еще был ребенком, которого я кормила Froot Loops(бренд сладких сухих завтраков с фруктовым ароматом) на ужин, когда наш холодильник был пуст, а папа работал в ночную смену.
— Ладно, ладно, хорошо. Я закрою эту тему, — а потом добавила: — На сегодня.
Он пробормотал полусерьезное: — Спасибо.
— Итак, слушай, — я перевела разговор на более безопасную почву. — Я думала взять несколько сосисок в тесте и поехать сегодня в Филадельфию. Удивить папу поздним завтраком. Как насчет того, чтобы присоединиться ко мне? Ты сможешь вернуться к вечеру. Может быть, я встречу тебя на вокзале, и мы поедем вместе?
Наступило молчание, затем он спросил: — Разве ты не должна сегодня идти в офис? Сегодня же понедельник.
Я вздрогнула, беззвучно проклиная себя за неосторожное движение. Вот дерьмо.
— Я... да. Ты прав, — и он был прав, технически. Олли — или папа — не знал, что последние шесть месяцев я не называла офис InTech на Манхэттене офисом. — Но я взяла выходной. Только сегодня. Мой босс... более гибко относится к моим отгулам теперь, когда я, знаешь ли, руководитель группы.
— Ах, да. Моя старшая сестренка теперь леди-босс. Верно, — он хихикнул, и я хотела бы слышать этот звук чаще. Мне хотелось, чтобы я не лгала ему, и он тоже не скрывал от меня правды. — Значит, то повышение, которое ты получила в прошлом году, идет тебе на пользу, да? Планируешь подняться еще выше по карьерной лестнице, старшая сестренка?
— О, у меня нет таких планов, поверь мне, — не тогда, когда я, по сути, спустилась и сошла с лестницы. Размяв ноги, я поставила обе ступни на пол и встала с кровати. — Так ты поедешь? К папе?
— Я... — он замялся, что было достаточным признаком того, что меня вот-вот подведут.
— Пожалуйста, Олли. Я хочу тебе кое-что сказать. Вам обоим. И папа скучает по тебе. Я прикрываю тебя уже несколько недель, и у меня заканчиваются отговорки. Пожалуйста, приезжай.
Он вздохнул.
— Хорошо, я посмотрю, что можно сделать.
О, это уже прогресс.
— Я пришлю тебе расписание поездов, хорошо? Мы можем встретиться на станции.
— Да, — ответил он, и прежняя надежда вспыхнула в моей груди. — Я... люблю тебя, Фасолинка.
Фасолинка. Прошла целая вечность с тех пор, как он называл меня так.
— Я тоже люблю тебя, Олли.
И с этими прощальными словами я собралась и пошла признаться в правде человеку, который работал на нескольких работах, чтобы обеспечить нам с братом хорошую жизнь после того, как он остался один с нами. Человеку, который вырастил нас в одиночку после того, как наша мать уехала и бросила нас. Человеку, который в поте лица своего и со стальной решимостью выучил меня в колледже. Человеку, которому я была обязана финансовой безопасностью, которую до недавнего времени обеспечивала моя степень инженера. До того дня, когда шесть месяцев назад я совершила прыжок веры, чтобы изменить свою жизнь. Мою карьеру.
О, Боже.
Как сказать такому человеку, что я решила уйти со стабильной, хорошо оплачиваемой должности, над которой он — и я — так усердно трудились, только для того, чтобы гнаться за мечтами, которые были не более чем чернилами на бумаге?
Как сказать человеку, который пожертвовал столь многим, что я променяла сложившуюся карьеру с потрясающими перспективами на ту, которая не была гарантирована?
У меня не было ни малейшего представления. И именно поэтому я позволяла этому секрету сидеть на моих плечах месяцами.
Но сегодня все закончится.
Я повторяла эту мантру, пока собиралась с мыслями. Я надела первое, что смогла вытащить из чемодана: пару светло-голубых джинсов и безразмерный бордовый свитер. И как почти каждое утро, я безуспешно пыталась укротить беспорядок темных кудрей на голове и остановилась на том, чтобы свободно завязать их на макушке.
Выйдя на улицу, я составила план действий.
Сначала я возьму папины любимые сосиски в тесте из пекарни O’Brien’s, которая находится в Бруклине, всего в нескольких минутах ходьбы от дома Лины. Я подожду, пока он откусит кусочек хрустящей вкуснятины, и бум, я сброшу бомбу правды.
Это был хороший план.
По крайней мере, я пыталась убедить себя в этом, пока входила в пекарню, делала заказ и выходила с папиной взяткой. Возможно, именно поэтому, когда я ступила на тротуар, я чуть не споткнулась, когда мой взгляд упал на окно закусочной на другой стороне улицы.
Я бросила взгляд два раза. Потом третий. А потом я, наверное, смотрела на него целую минуту.
Но как я могла не смотреть, когда Лукас сидел там, за окном закусочной, волосы в беспорядке, худые и сильные руки скрещены на груди. Рот, который я видела в основном ухмыляющимся, был приоткрыт, его голова покоилась на спинке сиденья, и я могла сказать, что он был одет в ту же одежду, что и прошлой ночью.
Но я должна была ошибаться. Это не мог быть Лукас.
Он не мог спать в этой закусочной, перед кружкой и пустой тарелкой. Он должен был быть в отеле. Если только...
Эта мысль так и осталась незаконченной, когда мои две ноги понесли меня через улицу в закусочную, и этот большой, насущный вопрос отскакивал от стен моей головы. Провел ли он здесь ночь? И если да, то почему? Почему он не пошел в гостиницу?
Я переступила порог и подошла к нему, теплый пакет с булочками все еще болтался у меня в пальцах.
Я рассмотрела его вблизи, у него были мешки под глазами и невероятно помятая одежда. Из уголка его рта капала слюна.
— Лукас, — прошептала я.
Он не пошевелился. Даже не услышал меня.
Я прочистила горло и слегка наклонилась.
— Лукас, — повторила я.
Чувство вины спуталось с беспокойством в моем животе, заставляя меня хотеть встряхнуть его, чтобы потребовать ответы и извиниться несколько сотен раз. И все это сразу. Потому что обычный человек не ночует в закусочной без необходимости, и я не должна была позволять ему так легко уйти прошлой ночью.