Кардифф, Нью-Йорк, 31 декабря 1869 года
Аарон Бапкин поворошил поленья в костре, разведенном внутри небольшого иглу, которое он построил сам с помощью статьи в «Ройял джиогрэфик», позаимствовав журнал из обширной коллекции миссис Ильм. Зачем его серьезная хозяйка выписывала и хранила эти откровенные статейки, подробно иллюстрированные бюстами апачей, задницами майори и трущимися друг о друга носами эскимосов, осталось для Аарона неразрешимой загадкой.
Он сидел в этом снежном пузыре на одеяле, огонь потрескивал веточками, выпуская через дыру в крыше кольца дыма. Аарону было тепло и уютно, так что он даже опустил капюшон и расстегнул куртку.
Иглу, спрятанное на полянке недалеко от дороги, что шла мимо фермы Ньюэллов, могло бы стоять на Аляске. В «Джиогрэфике» Аарон прочел о новых территориях, где аборигены едят моржовое мясо и заворачиваются в тюленьи шкуры. Он не представлял, как можно жить среди айсбергов и вечной ночи. Добывать обед гарпунами, удирать от белых медведей и с удовольствием рисковать собой, катаясь на глетчерах. Снег, всегда снег. Как можно вынести зиму без весны или лето, после которого не приходит осень? Осень – это агония, горько-сладкий финал; шурша башмаками по лиственному ковру, мы призываем пустое безмолвие зимы.
Сидя в ледяной капсуле, Аарон старался поменьше думать о том, что он тут делает. Их тайные встречи с Анжеликой Халл получались не менее абсурдными, чем место этих встреч. Игра была опасной для обоих, а для него, возможно, смертельной. С того послерождественского дня Аарон с Анжеликой провели в разговорах ни о чем бесконечные часы, В их речах не было откровений или признаний, были вопросы, но совсем мало. Всего лишь болтовня, за которой уходило время. Аарон чувствовал этот уход, точно время было ветром у него над ушами. В последнюю встречу не было сказано почти ни слова. Они держались за руки внутри тишины. Анжелика смотрела в потолок и говорила, что считает звезды. С этой странной женщиной Аарон чувствовал не столько страсть, сколько покой. Наступал вечер, они расставались, и зима охватывала их, будто тисками.
Мыслям стало теплее, когда через арочный вход в иглу забралась Анжелика Халл.
– Снаружи твой дом похож на белое яблоко, а дым – это черенок. – Анжелика стряхнула с волос снежную пудру.
– А я местный снежный человек, который сидит и думает, что мы тут делаем посреди тундры.
– Мы втроем?
– Ara, мы втроем.
– Дружим, наверное. Обмениваемся любезностями.
– Что ты сегодня сказала Берте?
– Вряд ли она заметила, когда я ушла. Сидит у окна и смотрит, как из облаков складываются лица, а потом растворяются. Все ищет знаки о своем Александре. Лица в небе, лица в огне, лица, опять лица.
– Когда пропадет твое лицо, я, наверное, буду в таком же трансе, – сказал Аарон.
– Милая чепуха, – ответила Анжелика – Скажи, Аарон, кроме этого снежного домика, ты так и не нашел подходящей берлоги?
– Пока нет. Я попросился у миссис Ильм пожить еще некоторое время, но понятно, что она ответит.
– Что же ты тогда будешь делать?
– А что я могу делать? Перееду в Сиракьюс, наверное, они там слишком заняты: одним евреем больше, одним меньше – могут и не заметить.
– Пожалуй, трудно будет не заметить иудейского лозоходца. Особенно если он прославился тем, что нашел Голиафа.
– Слишком прославился, я бы сказал. Но гораздо важнее, что будешь делать ты, Анжелика, если в твоих словах есть правда.
– В них есть правда. С Джорджем Халлом все кончено. Я не знаю, что дальше. Ты можешь купить эту землю в долине и построить нам с дочкой избушку. О фермерстве мы уже сейчас знаем больше, чем ты узнаешь за всю свою жизнь.
– Почему ты так хочешь дочку?
– Что бы с ней ни случилось, она не уйдет на войну.
– Войны бывают разные, – сказал Аарон. – Если бы мне продали эти акры и я позвал бы тебя там жить просто как друга, думаешь, наши соседи стали бы петь серенады?
– Пусть оставят нас в покое, этого достаточно. А пока они учатся не обращать на нас внимания, можно разглядывать тени друг друга.
– Мы воркуем как идиоты. Интересно, что думает твой ребенок?
– Что эти влюбленные воркуют как идиоты.
– Влюбленные? Значит, мы влюбленные?
– Думаю, да. Мне трудно поверить, что я так сильно увлеклась человеком моложе себя, да к тому же евреем. Но меня тянет к тебе почти так же сильно, как раньше к Хамишу, упокой Господи его душу. А может, и сильнее. Это очень странно и совсем неожиданно. Я не представляю почему. Наверное, потому, что мы жмемся друг к другу под снегом, точно две белые мыши, – так представляется. Но мнехотелось бы знать, как относитесь ко мне вы, мистер Бапкин?