– Никаких могил, Корнелиус. То, что вы оставите после себя, уже сейчас вынуждает Америку посмотреть на себя по-новому – как в плотском, так и в духовном смысле. Университеты, библиотеки, церкви, ренессанс науки. Сей щедрый ливень переживет века.
– Я оставлю после себя тот же прах, что и все остальные.
– Нет. Лучшее наследство – само ваше существование. И я полагаю, вы еще долго будете заниматься тем же.
– Человек в зеркале не сулит мне много времени. Впрочем, я не в обиде. Кое-какие радости у меня еще остались.
– Вандербильт незаменим.
– Эндрю, куда бы я ни взглянул, я вижу молодых людей с такими крепкими яйцами, что они готовы взорваться, как фейерверк. Мое место займут мгновенно.
– В крайнем случае будете строить в раю железные дороги.
– Для этих крылатых созданий? Я не вкладываю деньги в рискованные предприятия.
– У вас впереди мешок лет, Корнелиус. Вы еще похороните нас всех – подождите, увидите сами. Я рассчитываю на проникновенный панегирик.
– Пора спать, – сказал Вандербильт.
– Отдыхать и набираться сил.
– Молодой сон – это отдых и накопление сил. Старый – репетиция перед долгим покоем. И все же сны – мое главное развлечение. Они уносят меня в потрясающие места. Прошлой ночью меня навещали каменные люди, с которыми мы недавно познакомились. Наверное, это был ваш сон, Эндрю, а не мой. У камня и стали много общего. Видимо, снам тоже случается сбиться с пути и обнаруживать себя в чужой спальне.
– Что же вам сказали исполины?
– Титан – прагматик, скала до мозга костей, все поносил тех, кто придумал профсоюзы. Советовал купить акции «Юнион пасифик».
– Браво Титану.
– Голиаф стоял голый, смотрел на меня и плакал. Так, будто частица его души окаменела прямо в глотке. Я спросил, не потерянная ли часть заставляет его сокрушаться над своей хрупкой древностью.
– Так уж и хрупкой, коммодор. И каков был ответ?
– Ответа не было. Он пожал плечами и улыбнулся; собрался что-то сказать, но я проснулся от судороги в ноге.
– Может, он еще вернется и ответит.
– Нынешней ночью я надеюсь на гостей помягче, – возразил Вандербильт. – Хорошо бы заглянула нимфа из морской раковины или две.
– Я велю поставить вам в комнату фрукты, – пообещал Карнеги. – Возможно, бананы и яблоки помогут вам развлечь нимф.
– Лучше чернослив и горячий чай, – сказал Вандербильт. – Спокойной ночи, Эндрю. Благослови вас Господь.
– Спокойной ночи, друг Корнелиус. Еще раз мои самые искренние пожелания счастья и успехов в новом десятилетии. Стали, стабильности и столбов дыма.
Нью-Йорк, Нью-Йорк, 12 января 1870 года
Дожидаясь Барнума в его pied-a-terre[85] на Пятой авеню, Джордж Халл изучал на афишах нелепых животных, чудищ с жабрами, человеческих уродцев и прочие кошмары природы. Галерея смешила и раздражала одновременно. Был в этом некий подводный ужас, уволакивавший мысли, словно быстрое течение.
– С какой же легкостью крайность становится абсурдом. – Барнум захватил Джорджа врасплох, когда тот грубо расхохотался при виде сросшихся задами сиамских близнецов. – Похоже, смех – единственное наше укрытие от жестоких Божьих проказ. Лучше смеяться, чем вздрагивать и мчаться к выходу.
– Можно еще кричать и отбиваться, – сказал Джордж.
– Желаю успеха, – сказал Барнум. – Значит, вы и есть Джордж Халл?
– Я и есть Джордж Халл.
– Меня зовут Барнум. Мы будем пожимать друг другу руки?
– Я знаю, как вас зовут. Нет, я не буду пожимать вам руку.
– Однако я пригласил вас, и вы пришли.
– Я пришел из любопытства – противоестественного, как картины у вас на стенах.
– Любопытно посмотреть, из чего сделан Барнум? Что ж, Халл, мне в равной степени любопытно оценить вашу храбрость. Не предлагаю вам спиртного, ибо в последнее время отказался от алкоголя. Чашку хорошего кофе?…
– Могу я выкурить сигару?
– Поджигайте. Сколько угодно. Только сядьте, пожалуйста.
Джордж уселся в кресло со слоновьими ногами, Ф. Т. – на диван, обтянутый тигровой шкурой.
– В этой комнате нам подошли бы набедренные повязки и соответствующие головные уборы, – заметил Джордж.
– Они всегда при нас, мистер Халл. Не окажете ли мне любезность? Давайте создадим атмосферу, в которой только и сможет существовать правда. Честный разговор двух отпетых проходимцев. Отец исполина Голиафа действительно Уильям Ньюэлл? Или вы?
– Очевидно, не вы, мистер Барнум.
– Я не собираюсь рисовать генеалогическое дерево Я должен быть уверен в одном – в том, что говорю с человеком, который мне нужен.
– Для чего?