– Я пришел узнать, до какой степени ваш муж замешан в этой чудовищной лжи, ибо – обещаю вам – кто-то ответит сполна за обман целой нации.
Берта бросилась к дверям и схватила ружье. Наставила его Барнаби на нос:
– Ты мертвец, так что можешь не записывать. Молись на дорожку.
– Что ж, стреляйте, – сказал Барнаби. – Заставите потом кота слизать с пола мою кровь. Это ничего не решит, поздно. Когда на виселице вам наденут на голову мешок и вы описаетесь от страха, скажете, что во всем виноват Голиаф. Когда вам накинут на шею петлю, вы вместо последнего слова объясните, что статуя толкнула вас к убийству. Не волнуйтесь. Барнаби Рака там не будет, так что возразить некому. Однако он будет стоять у райских ворот, когда туда заявится ваша душа вымаливать сострадание.
Берта уронила ружье. От удара оно выстрелило. Щелчок отправил к бедру Барнаби Рака ливень свинцовых дробин. Схватившись за ногу, репортер стал валиться на спину.
– Это все Джордж! – кричала Берта. – Джордж и его еврей, с начала и до конца. Господи, мистер Рак, вы говорите, будто мессия какой. Если вы пишете хоть вполовину так красиво, надо мне почитать вашу газету.
– Спасибо, миссис Ньюэлл, – успел сказать Барнаби до того, как опрокинулся на пол. – Еще деталь. Лоретта Халл как-то замешана в этой эпопее?
– Жена Бена? Вы ее знаете?
– Мимолетное знакомство, – ответил Барнаби.
Нью-Йорк, Нью-Йорк, 22 января 1870 года
Лоретта Халл, никогда не отличавшаяся ученостью, чувствовала себя так, будто проглотила библиотеку. Книги, столы, стулья, лампы – все, что там было. Больше всего знаний она почерпнула, листая саму себя. Когда требовалась разумная консультация, внутренний библиотекарь помогал доставать с полки подходящий том. После сада Нибло и танца с Генералом – теперь он помнился смутно пушистым, как муфта из ангоры, – лукавая мудрость, которой Лоретта доверяла больше всего, советовала защитить фланги. Ибо оставалась слабая возможность, что маленький сластолюбец подарил ей на Рождество не только кумкваты. Лоретта погрузилась в книгу о стратегическом обеспечении.
Как обычно, Бен Халл допоздна задержался в «Хумидоре» – намного дольше своих работников. В двенадцатую ночь января жена преподнесла ему сюрприз – горячий полуночный ужин. Бен благодарно дожевывал баранье рагу, попутно прикручивая к полу медную стойку для зонтиков. Лоретта, спрятавшись за деревянной индейской скво, выкрикнула что-то такое, что подошло бы, по ее мнению, индейской женщине:
– У-у-у, у-у-у. у-у-у!
– Что ты там делаешь? – поинтересовался Бен. – Что за легкомыслие? Это, знаешь ли, весьма раздражает, дорогая.
– У-у-у. у-у-у. у-у-у.
– Я не могу сосредоточиться.
Бен повернулся к племени. Его умненькая-разумненькая жена ступила в круг света – без платья и сорочки, в расстегнутом корсете, со свободно болтающейся грудью.
– У-у-у-у-у-у. у-у-у.
– Солнышко, нельзя же так. Мы не в спальне.
Среди раскрашенных туземцев Лоретта выглядела свежо и соблазнительно, однако совершенно неуместно. Хумидор «Саймон Халл и сыновья» был мужским заповедником.
– У-у-у. у-у-у. у-у-у.
– Прикройся. А то увидят в окна.
Порывшись в сумочке, Лоретта достала склянку с губной помадой. Пальцем, как кистью, она раскрасила киноварью кружки вокруг сосков и прикрыла груди руками.
– У-у-у, у-у-у, у-у-у.
– Это неприлично, – объявил Бен. – Ты заставляешь меня сердиться, хотя я прекрасно понимаю, что ненамеренно. Я знаю, что мы не были вместе уже больше месяца. Но и ты знаешь, как обременяют меня мои обязанности. Рабочие медлительны и дороги, поставки опаздывают, отец возвращается с Кубы. Когда «Хумидор» будет готов к открытию, у нас будет время друг для друга. Но сейчас я не могу думать ни о чем, кроме того, что еще нужно сделать. Я люблю тебя, какие могут быть вопросы, но пойми, что давление…
– У-у-у, у-у-у, у-у-у.
– Да прекрати же, наконец!
– У-у-у? – Лоретта поцеловала каждую грудь.
– Подожди, я постелю бумагу, чтобы не запачкать ковер, – сказал Бен.
Позже Лоретта помогала умиротворенному мужу вешать на стену две картины маслом, которые прислал из Гаваны Саймон, подметала опилочные следы, оставленные башмаками плотников, распаковывала четыре китайские вазы, заводила часы, показывавшие лунные фазы, и набивала контейнер коробками с «Двойной короной Улисс-супремо» из Бингемтона.
Она чувствовала себя бодрой и счастливой рядом с мужем, работая с ним вместе и ради общего блага. Стойкий библиотекарь, честный и чопорный, вернулся к своим залежам, радуясь, что сослужил хорошую службу.
Вашингтон, округ Колумбия, 25 января 1870 года