– Зачем, если все равно отсылать обратно.
– Отсылать подарок? Во-первых, глупо, во-вторых, обидишь человека. И потом, как они высчитают, кто его купил?
– Может, там знают этого Горна.
– В «Стюарте» таких каждый день десятки мелькают, – возразила Лоретта. – Нью-Йорк – это тебе не Бингемтон. На твоем месте я бы держала при себе и платье, и загадку. Пусть будет как есть.
– Что откладывала пенни и купила наряд, чтобы сделать ему сюрприз на день рождения.
– Такое красивое! – Анжелика приложила ткань к лицу. – Как-то странно все выходит.
– А записку, пожалуй что, лучше выбросить, – сказала Лоретта. – Вроде бы ничего особенного, но придется выдумывать объяснение. Мне, кстати, нравится коробка, она тебе нужна?
– Коробка твоя, – сказала Анжелика. – А если ты наденешь это платье, у тебя сразу поднимется настроение.
– Вот уж точно награда за великодушие, если кто и великодушен, так это ты. Но Бен одевает меня так, что шкаф почти полон.
Лоретта заиграла вновь: Та-де-да-та-там-тпа-там-та-тим, тпа-де-да-та-тпим-та-тпа-тгш…
– Ты замечательно играешь, – проговорила Анжелика. – Я прямо чувствую, как голубые волны плещутся о берег.
Лоретте же представлялось, что ее невестка плывет по Дунаю животом вверх, облаченная в платье Б. Р. Горна и раздутая, словно иглобрюхая рыба.
Чикаго, Иллинойс, 3 ноября 1868 года
К ноябрю Джордж Халл более или менее успешно закончил все, что было нужно «Саймону Халлу и сыновьям». Хотя несколько новых скупщиков и заинтересовались новой продукцией фирмы, в целом старания Джорджа с «Дядей Томом» породили результат совсем невыразительный.
Не то чтобы неграм не нравилось курить, розничная цена в десять центов – вот что их останавливало. Джордж отправил Саймону и Бену не одно письмо, уговаривая любым способом уменьшить стоимость «Дяди Тома». «Если надо, пихайте туда сено и лошадиное дерьмо, – убеждал он их, – но опустите цену до пятака или еще ниже».
Не стал он писать им о том, что чикагские черные изобрели нечто под названием «папиросы» – мелких табачных червей, обернутых в простую бумагу. Удовольствия от них никакого, выкуривались за пару минут, однако были дешевы и продавались в разноцветных пачках как раз под размер кармана. Джордж не сомневался, что эти ничтожные мутанты всего лишь преходящая мода. Сок от такой папиросы не долетит и до плевательницы. Привлекали они разве что новизной. Джордж застыл на месте, увидев папиросу во рту у белой женщины: его передернуло, хотя это была всего лишь проститутка из бара. Придется, конечно, растолковать отцу и брату, чем им грозит новая конкуренция. Потом. Несколько черномазых и проституток прямо сейчас не так уж опасны.
Не стоило омрачать радость, явно ощущавшуюся в письме из дома. В хорошем настроении Саймон станет щедрее и закроет глаза на Джорджевы расходы. А у того сейчас на счету каждый цент. Любые новости, умеряющие семейную эйфорию, были непродуктивны.
Каменотесы Буркхарт и Залле детально проработали и вылепили шесть глиняных моделей. Все они были недешевы. Все ни тепло ни холодно. Этим исполинам больше пристало сторожить детское кладбище, чем раскручивать глаза верующим и бить по голове правоверных атеистов.
Перед тем как отправиться в свое последнее коммивояжерское турне, Джордж усадил обоих скульпторов на жесткую лавку и зачитал им выдержки из Ветхого Завета. Он ввел их в царство огня, серы и жестокой мести. Он показал им ревнивого гневного Яхве, готового в приступе космической злобы испепелить мятежников, города, саму землю. Пустив в дело интонации преподобного Турка, Джордж выдавил последние капли кипящей крови из каждого гражданина Содома. После чего сладострастным шепотом подвел Буркхарта и Залле к пульсирующей выпуклости и медовой расщелине Песни песней.
Он лез из кожи вон, принуждая их увидеть то, что его исполину казалось само собой разумеющимся.
– Если бы его лучшему и любимейшему другу свалилась на голову сверкающая говяха архангела, мой великан этого даже не заметил бы, – говорил Джордж. – Если бы его возлюбленная оказалась прокаженной и ее отвалившиеся соски прилипли бы к его языку, в этом не было бы ничего особенного. Поймите, с чем вы имеете дело. Мой великан видел распятого Иисуса, и скорпионье жало каждого римского шипа отдавалось болью в его собственной умирающей плоти. Он был там, джентльмены. Он был там. Все это у него на лице. Все это в его теле. Вскрытие нашло бы в нем следы рая и ада. Его член погружался в лаву. Его ноги ступали по углям. Его мозг знал Апокалипсис. Его глаза иссушены кометами. Я молю вас об исполине, а вы суете мне мэра Дюссельдорфа. Хватит моделей. Берите свои стамески и идите к камню. Пусть чудище, которое в нем живет, добудет для вас вдохновение.