Пока шла лекция, Эдуард Залле успел осушить пинту и задремать, но Герхардт Буркхарт проникся. Он вскрикнул. Столь неожиданное осмысление внушило Джорджу слабую надежду.
Бросать этих рубил без присмотра было ужасно рискованно, однако Джордж не видел выхода. Финансов осталось на самом дне, и отец звал его домой наполнять Анжеликину печку. Что у каменотесов получится, то и пойдет в дело, или затею придется бросить раз и навсегда.
На Сларк-стрит Джордж появился неделю спустя. Дверь ему открыл Герхардт Буркхарт.
– А, мистер Хол, рад вас видеть.
– Готово?
– Вы принесли деньги? Надо еще уплатить бочару, который соорудил для вашего младенца дивную колыбельку.
– Ваши деньги у меня. Мой исполин у вас?
Джордж ждал, когда глаза привыкнут к густому желтому свету сарая. Сперва взгляд упал на Залле, спавшего в огромном, выстланном медью ящике из твердой сосны.
– Надеюсь, вашему великану будет удобно, – сказал Буркхарт. – Мы набьем гроб опилками и обтянем железом.
– Сосуд не есть напиток, – ответил Джордж. – Меньше всего меня волнует ящик.
– Что ж, если наша работа вас не порадует, заберете вместо нее Эдуарда. Ему там хорошо спится. Скажете, что исполина съела плесень.
– Избавьте меня от ваших шуток! – огрызнулся Джордж.
На верстаке он рассмотрел укрытую простыней гору.
– Дайте я разбужу Эдуарда, перед тем как снимать покрывало. Он хотел видеть ваше лицо.
Джордж ждал, пока Залле придет в чувство.
– Больше лампы и свечи, – зевая, проговорил тот. – Ты ему сказал про меня?
– Нет еще, Эдуард.
– Он наш шедевр. Я не продам его ни за какую цену. Мы здесь создали жизнь. Вы получаете полную рекомпенсацию на гранитный блок и сколько стоило его привозить. Но не исполина.
– Заткнись, Эдуард. – Буркхарт зажег лампу. – Он не думает, что говорит, мистер Хол. Он слишком к нему привязался…
– Я думаю, – перебил Залле. – Я бы не показывал вам, если бы Герхардт не упросил. Теперь посмотрели – и ушли.
– Десять футов и два с половиной дюйма в высоту, – бубнил Буркхарт, стаскивая саван. – От подбородка до макушки двадцать один дюйм. Шесть дюймов нос. Ноздри – три с четвертью. Восемь дюймов рот. Каждое плечо – три фута. Семь дюймов ладони, восемь – пальцы, пять – запястья. Три фута от бедра до колена. Ляжки шириной в фут. Икры девять с половиной дюймов спереди назад. Длина семнадцать с половиной дюймов. Фаллос что майское дерево. Вес почти три тысячи фунтов. Всмотритесь в лицо, в выступы челюстей, как натянуты сухожилия и мускулы. На этот раз точно не мэр Дюссельдорфа.
– Schönes. Schönes Kind.[17] – Заллє похлопал исполина по серой щеке. – Ну что вы скажете, и кому дело, что вы скажете? Сейчас мы поставим счета, и можете идти.
В горле Джорджа Халла застыл комок.
Немрак? Подвижные звуки? Что осталось от меня? Кто эти тени? Мои слуга? А ну быстро меня закрыть. Спрячьте меня. Этот свет – бедствие. Эти звуки невыносимы.
– Мне грустно видеть такое горе, – сказал Буркхарт. – Всего тремя-четырьмя сколами Эдуард заставит его улыбаться.
– Пока все отлично, – сказал Джордж.
– Пока? – вмешался Залле. – Ты слышишь этого филистера?
– Еще не все, – сказал Джордж. – Парень чересчур гладок.
– Конечно гладок. Мы столько его терли.
– Я не просил полировать. Он должен быть стар.
– Время и погода состарят его очень скоро, – возразил Буркхарт.
– Для меня это слишком долго. Мы запустим свои часы.
– Скажи этому человеку идти домой, пока я его не убил, – попросил Залле.
– Клиент всегда прав, – ответил Буркхарт.
– Ненавижу, когда ты мне это говоришь, – сказал Залле.
Назавтра Джордж Халл купил галлон английских чернил и выкрасил исполина в небесно-голубой цвет.
– Похож на баклажан, – провозгласил Залле из клетки, которую соорудил для него Буркхарт, чтобы Эдуард протрезвел и пришел в чувство.
– Зачем он вообще здесь нужен? – спросил Джордж.
– Он помогает, – ответил Буркхарт – Нельзя знать, когда Эдуард скажет что-нибудь полезное. С гениями всегда так.
– Будьте вы оба прокляты! – вопил Эдуард, дребезжа прутьями.
Всю ночь Джордж сооружал форму из нескольких слоев истыканной иголками бумаги. Утром он расплавил в котелке свинец и отлил шипастый молоток, получивший имя Железная Дева. Когда молоток остыл, Джордж обрушил его на голубое тело исполина.
– Зачем? – возопил Залле.
– Шрамы и поры, – объяснил Буркхарт.