Вернувшись из своего неудачного путешествия по Калифорнии, Боб нанялся упаковщиком в издательство своего друга: 20 долларов в неделю. Но вскоре они поссорились на почве фрейдизма: Боб считал современную практику психоанализа — жульничеством. Швейцарец, убежденный поклонник Фрейда и Юнга, прогнал его за ереси. Но там Боб научился коммерческому обращению с книгами, узнал необходимые адреса и термины: перешел в другую, крупную фирму, уже за 28 долларов в неделю (платный, недельный отпуск в конце года). Ему открылся новый литературный опыт — рабочего. В силу этого опыта, «Война и Мир» — зло, ибо тяжело ворочать пакет с 50-тью экземплярами. А Вики Баум всех полов и национальностей — добро (ибо мало весит, несмотря на свою пухлость). Тогда он познакомился с Сабиной и жизнь его неожиданно обрела новую ценность и полноту.
7. Понедельник
Незаметно Боб Кастэр проскользнул в чулан, где рабочие переодевались. Ничего приятного этот день не сулил ему. Он несколько запоздал: в комнате ни души, — только настежь растворенные шкафы с темными пальто и пиджаками. Надев халат, поспешно шмыгнул в свой угол. Против ожидания, никто не обращал внимания на Боба Кастэра. Со времени войны персонал этого консервативного заведения постоянно менялся, приходилось нанимать любой сброд, — ежедневно пополняя тающие кадры (в мирные годы, хозяин, добрый католик, считал предосудительным заставлять инако-верующих работать по праздникам, а праздновать святых всех исповеданий он не мог).
Только старый Альфред, принимавший пакеты с тачки на лифт, удивился: «Еще один черномазый чорт»!
Трудились, разумеется с прохладцей. Уборная являлась чем-то в роде клуба, где собирались подростки, — они преобладали: — курили, вспоминали приключения последнего week-end'a. Из страха перед взыскующим начальством, производившим ревизии и в уборной, все усаживались на табуреты: дверей у кабинок не было, вероятно из соображений нравственности. Они курили, болтали, делясь наблюдениями и опытом. Опыт быт обнаженный, нищий: скелет без мяса, кожи и красок.
В эту субботу, Фред с братом, и еще трое, поехали в Харлем за женщиной. Они подрядили одну черную, за три доллара с носа, — уплатили вперед. Но самый младший, Том, не смог, — как ни старался. Тогда честная негритянка вернула ему три доллара. Почему-то заговорили о кастрации. И Аксель рассказал как на Среднем Западе охолащивают быков. Получалось довольно страшно. Аксель, огромный, узкогрудый, жующий, мрачный детина (200 фунтов весу):
— Они там без ножа, — объяснял он: — Хватают и дергают вот так… — и все продолжал наседать и поворачивать руку: неизвестно было когда он остановится. А голос: тихий, безразличный, честно-скучный.
В полдень Боб съел сосиску и по обыкновению пробрался в пустующую контору, — к телефону. Этот аппарат был одним из вернейших свидетелей их романа: проводник счастья и бед, радости и скрежета зубовного (если сообщить людям, что тебе нечего есть, — не оплачена квартира, болят зубы, — любой слушатель отнесется серьезно, окажет внимание, выразит сочувствие. Но попробуй сказать: я влюблен и в отчаяньи… добиться желанного невозможно… тупое неведение заливает душу… Всякий снисходительно улыбнется, — детская дурь, — пожмет плечами, расскажет анекдот из своей практики). В городе, где-то на высоте 50-той улицы, Боб Кастэр однажды видел подбитую Летающую Крепость: ее привезли из Европы и выставили, — для успешной продажи war bonds. Почерневшая от огня, пробуравленная осколками, с отрезанным крылом, кривая, жалкая и величественная в своей агонии, все еще верная памяти покинувшего ее экипажа. Вот об этой Летающей Крепости думал Боб всякий раз, подходя к телефону: кроткий свидетель их страшной любовной борьбы.
Он дал сигнал: прозвонил разок и разъединил, — давая время Сабине привести себя в порядок. Иногда (в удачные дни), она его тут же опережала: не успевал Боб снова начать маневр, как раздавался телефонный звонок конторы, — внезапный и трепещущий (Сабина приходила к нему на службу, разглядывала этот аппарат; как-то, они позвонили, вместе, к ней на квартиру, долго прислушиваясь, — невольно содрогаясь, — к знакомому, пустому, жестокому звуку: радуясь что удалось обмануть рок, они тут и не нуждаются в ответе). Порой линия была занята; часто оба проделывали, — навстречу, — ту же манипуляцию и, по черствой, эдисоновой логике, вызовы не совпадали.
Боб снова позвонил, и вот из трубки, — близко, — она: энергичный, добрый, детский, женский, насмешливый голос.
— Тебе плохо, бобрик? — спросил он с нежностью.