Магда стояла у окна, — стянутые волосы, вороньего крыла, острые черты пепельного личика, — торжественная и покорная.
— Что происходит? — строго спросил Кастэр. Все расступились, давая ему место у изголовья. — Вы не видите, она умирает, — гневно сказал он.
Сабина лежала, неловко повернув лицо, кротко, виновато улыбаясь губами, словно говоря: «Глядите все. Я была создана для любви, для ласки, для ответной ласки, для подарков. Я знала, что рано умру и судить меня по общей мерке грешно. Смотрите: вот это я. Делала много зла, но никогда не желала худого. В сущности, я любила только хорошее и желала видеть людей счастливыми. Я не умею спорить. Но, пожалуйста, пожалуйста, please, s'il vous plait, bitte…»
Белые халаты, тени, приборы, свет окна в ночь, беспомощные голоса, это походило на фантастический сон, тем ужаснее, чем больше разумных мелочей в него вкраплено.
— Сабина, — крикнул Боб, — ты слышишь?
Спарт что-то вспрыскивал под самое сердце Сабины. Кастэр закрыл лицо руками. Очнулся он от странного звука голосов. Открыл глаза: кругом что-то изменилось, вернулось к привычному и света будто прибавилось.
Сабина шевелилась: ее зеленое, уродливо-сморщенное лицо подергивалось, рот был широко раскрыт… Ее рвало, желтая ирландка поддерживала тяжелую и мокрую голову Сабины.
— Плазма готова? — приказал Спарт, голосом капитана, чье судно возвращается, после опасного рейса, к родным берегам.
И Боб заплакал. «Он старик, ему давно пора спать, — лепетал он, блаженно всхлипывая, — Боже мой, Боже мой». И тотчас же вышел из комнаты, словно повинуясь неведомому зову. Его потянуло вниз, на улицу.
55. Осанна
Был третий час ночи. Летний, оглушенный, переваривающий углекислые газы, Нью-Йорк. Всего 6 часов тому назад Боб ехал в машине: держал руку Сабины. А днем он работал; встретил Колюса из отдела здравоохранения… Сегодня или в 19-ом веке?
«А теперь что? — с недоумением спрашивал Кастэр. — Что дальше? Пить виски? Молиться? Сдаться? Жить как все. Семья. От жалованья к жалованию. Бороться за банковский счет: security на этой земле. Примириться… Черный, на чужом месте, не оправдал надежд. Читать газету, ходить в синема и в церковь. Господи, неужели Ты этого хочешь? Я не против Тебя восстаю, а против всей жизни нас распинающей, от которой и Ты пострадал. Я слеп, наг и немощен — (другие препояшут тебя), — даже собственную кожу потерял. Как прозреть? Куда итти? Как быть самим собою, то-есть верным Тебе чадом? Сделать усилие, стиснуть душу и зубы? Что делать? Я почернел, а впереди смерть… Господи, иногда и я Тебя распинал, но по неведению. Вот я стою глухо-немой, укажи путь, пусть не сразу, но приоткрой завесу. Меня толкают уступить: не Тебе, а жизни. Мне в глотку вложили крик: проклятие, Ты этого хотел и я буду как остальные. Но я умный и злой, я говорю: осанна, осанна, осанна. И еще заявляю: Я торжественно клянусь, — сказал Боб Кастзр внятным шопотом; он стоял прислонившись к фонарю. — Я клянусь всегда служить нищим, сиротам и немощным. Клянусь защищать слабых и отверженных, клянусь всю жизнь связать с побежденными и страдающими…»
Ему показалось: яркая молния внезапно полоснула его глаза… Судорожно закрыл лицо руками, ошеломленный, дрожа мелкой дрожью; осторожно переводил дыхание, прислушиваясь к жаркому рокоту в ушах, в крови. Кто-то тронул Боба за плечо: рядом стоял человек в белой рубашке и светлых брюках.
— Что случилось? — сразу опомнился Кастэр (подумал: санитар из клиники).
— Вы не припоминаете меня? — сказала белая рубашка.
— Нет. Хотя, — начал Боб, разглядывая незнакомца. — Как будто…
— Я Артур Фрезер, я привел вас на собрание черно-белых в парикмахерскую.
— Ах, как же, как же, — радостно и в то же время разочарованно отозвался Кастэр. — Но позвольте, позвольте, что это… Вы тогда были негром. Неужели? — шопотом спросил он.
Фрезер самодовольно кивнул головою и хихикнул.
— Скорее, Господь с вами, разве вы не понимаете что это значит для меня? — Боб яростно вцепился в горло своего собеседника.
— Ужасно просто, — заспешил тот. — Даже рассказывать нечего. Я поступил матросом на грузовое судно. Побывал в Англии, в России. Вот и все. Доктор говорит: от перемены климата, пищи, вообще обстановки.
— Нет, нет… — начал Кастэр и вдруг сел на тротуар: безудержный хохот потряс его до основания.
— Я им доложил про это в парикмахерской, — застенчиво и тоже посмеиваясь, продолжал Фрезер. — Но они боятся: у них машины, чтобы стирать белье, ледники, ванные комнаты, наконец, дети.
— Конечно, конечно, — заливался Боб и неожиданно поднявшись, бегом бросился к подъезду клиники. — Я вас еще увижу! — крикнул озадаченному Фрезеру.