Прослушивание проходило в «Ховеле», студенческом баре, в четверг вечером. В помещении было темно и тесно. Обычно там сидели студенты, заказывали выпивку и смеялись. Сейчас же это была зачарованная, волшебная пещера, полная талантливых людей.
— Не облажайся, — подбодрил его Патрик Ригг. Он был соседом Джереми по комнате, единственным, кто мог его поддержать.
— Постараюсь, — пообещал Джереми.
Патрик и Джереми сидели в углу. На Джереми был темный костюм, оттенявший цвет его волос. Джереми полагал, что в этом костюме взгляд его зеленых глаз становится веселым и грозным одновременно. Будто он общительный, но опасный парень, как Ленни Брюс. В этом было что-то зловещее и недоброжелательное, и Джереми решил сделать это своей визитной карточкой. В память о дедушке, представителе старого времени, Джереми заказал скотч в баре.
— Скотча нет, — отозвался бармен.
— Может, «Краун Ройал»? — спросил Джереми.
Бармен фыркнул.
— Может, пиво? — предложил он. — Или «Ягермайстер»?
Джереми заказал «Ягермайстер», который подали в пластиковом стаканчике, и вернулся на свое место наблюдать за соревнованием.
На сцене выступал жонглер. Танцоры выделывали элегантные па. Три парня из «Маркс бразерс» мололи чепуху и вызвали аплодисменты. Ужасная певица Фрида забыла слова песни и, расплакавшись, убежала.
— Джереми Якс, — вызвали его в жюри, — в номинации «Конферансье».
Джереми вышел на сцену. Он сел на стул посреди сцены, освещенной огнями рампы. Он слегка улыбнулся публике, как это делал его дедушка. Он потягивал свой «Ягермайстер». Прямо перед ним находился столик жюри.
— Скажи что-нибудь, — предложили в жюри.
Джереми кивнул. Он понял, что от него требуется. Конкретного плана у него не было. Он ожидал, что на ум придет удивительный, искрометный анекдот, но ничего не происходило. Прошла минута. Джереми отхлебнул «Ягермайстер».
«Расслабься», — приказал он себе.
Судьи что-то записали.
— Хм, — произнес Джереми.
Его сердце готово было выскочить из груди. Он видел, как Патрик нахмурился. Люди вертелись на своих местах, переговариваясь. Джереми уставился на стаканчик в руке.
— Что такого в солодовом ликере? — заикаясь, вымолвил он.
Одна из судей улыбнулась.
— Мы не знаем, — ответила она. — Что такого в солодовом ликере?
Джереми не отвечал. Он неподвижно сидел на стуле. В его желудке начался мятеж, а в голове происходила революция. Он пытался придумать историю. Хоть какую-нибудь историю.
— «Ягермайстер», — начал он, — это по-немецки — охотник.
Кто-то в зале вздохнул. Наступило молчание.
— Женщины — сельдерей, — выпалил Джереми.
«Ховел» погрузился в молчание. Патрик Ригг вышел. Люди смотрели в пол.
— Спасибо, — сказали судьи.
Джереми это выбежал из бара на холодный октябрьский воздух. На улице, в темноте, под кронами деревьев он пришел в себя. Он думал, что будет беситься, плакать или скрежетать зубами. Он уже был готов взорваться, как заметил впереди какую-то фигуру. Это была девушка, она стояла на коленях, закрыв лицо ладонями. Джереми узнал Фриду, бездарную певицу.
— Эй, — окликнул он. — Эй, ты!
Фрида подняла на него глаза. Ее лицо, в подтеках туши и теней, выглядело несчастным.
— Тебе удалось? — всхлипнула она.
— Что?
Фрида показала на «Ховел».
— Я-я имею в виду, у тебя получилось? Там, на сцене? Ты справился?
— Нет, — признался Джереми. Его голос был тверд. — Я провалился.
Как только он это сказал, то почувствовал холод в животе. Это была новая, хладнокровная ярость. Болезненная, но правильная. Он почувствовал, что готов к подвигам. Как будто он побил дедушку.
— Я Джереми Якс, — представился он. Его трясло. — Я ужасен.
Фрида вздрагивала. Она вытерла лицо и протянула руку разъяренному юноше.
— Я Фрида, — сказала она, — пойдем.
Они пришли в комнату Фриды. Подчиняясь молчаливому, обоюдному согласию, Джереми начал раздевать Фриду. Он делал это грубо, но она не сопротивлялась. Потом они легли.
Когда они занялись сексом, Джереми смотрел прямо в глаза Фриды. Он двигался в ней, мстя за пережитую ночь. Фрида издавала жуткие звуки, ничем не отличавшиеся от звуков, издаваемых ею в «Ховеле». Когда все было кончено, они лежали, обнявшись. Руки Джереми дрожали. Фрида закрыла глаза. Джереми хотел сказать что-нибудь на прощание, но ничего не лезло в голову. Он просто встал, оделся и ушел.
Когда ему исполнилось двадцать три, Джереми Якс вернулся в Манхэттен. К этому времени он закончил колледж по классу русской литературы, приобрел седину и квартиру в Примптоне, на пересечении Западной Восемьдесят второй и Риверсайд. Еще он работал помощником режиссера в театре «Лукас», на Пятьдесят Первой улице, историей которого он восхищался.