Требуется время, чтобы женщины поняли, что значит для меня близость. Если они вообще могут это понять. Как художник, заставляющий модель позировать, я держу женщину не более часа и никогда не встречаюсь с каждой чаще раза в неделю. Хотя многие исчезают после одного часа, после первой ночи, оскорбленные тем, что я не взял их. Поверьте, кто так быстро убегает, потерян навсегда. Они обречены на бесплодное будущее и брак с медленно угасающей чувственностью. Женщины, вернувшиеся в мою спальню, торжествуют, они готовы терпеть боль отчуждения. Я заставляю их стоять перед зеркалом, и они быстро принимают мои правила.
Вот мои правила. На женщине остается только нижнее белье и платье, какое бы я ни купил, разорванное и намотанное вокруг шеи. Сам я никогда не раздеваюсь. Никаких поцелуев и ласк, никаких слов, ни музыки, ни смеха. Я держу ее руки за спиной, у меня сильная хватка. Так женщина понимает, что беспомощна. Она знает, что я могу взять ее, если захочу. Через некоторое время она осознает, что секса не будет, но все равно возвращается ко мне. Это удивительно. Женщина постепенно забывает о моем присутствии. Она смотрит на себя, узнает свое тело, и, наконец, начинает его любить, понимает, что создание в зеркале необычно, элегантно, имеет чувство собственного достоинства. Это создание не для того, чтобы его можно было просто хватать и раздевать.
Иногда женщины сходят с ума от вида своего тела. Некоторые сопротивляются и стараются высвободить руку, чтобы засунуть ее между бедер. Я пресекаю такие попытки. Я подвожу их к пониманию собственного тела, я хочу быть частью этого таинства, хочу, чтобы наша радость стала бесконечной. После того как женщина месяц простоит перед зеркалом в полуобнаженном виде, я позволяю ей лечь в мою постель. Она ошибается, полагая, что настало время секса. Вот как это было с Евой.
— Иди к кровати, — приказал я ей.
Ева повиновалась. Четверг (я всегда встречаюсь с Евой по четвергам), Ева стоит рядом с кроватью. Легкий ветерок из открытого окна колышет шарф на ее шее. Шарф бледно-серого цвета. Еще час назад он был платьем.
Я подошел и встал перед Евой. Я на целый фут выше ее.
— Помнишь, сколько стоило платье?
— Двадцать две сотни, девять долларов и семьдесят семь центов, — без запинки ответила Ева.
Ее духи, «Серендипити», ощущались сильнее. Все мои женщины пользуются «Серендипити».
— Ты поражена тем, — задал я вопрос, — сколько я на тебя трачу?
Ева кивнула. Из окна была видна луна над Гудзоном.
— Ты этого достойна?
— Да.
— Ты красива? — спросил я.
— Я сногсшибательна, — ответила она. Она не улыбнулась, ее руки лежали на бедрах. Она не сводила с меня глаз. Она была готова.
— Сними трусы, — сказал я, — и лифчик тоже. Оставь только шарф.
Ева быстро повиновалась и стала передо мной, уперев руки в бока. Ее родители были автомеханиками, поэтому, когда Ева сняла белье, я увидел обнаженную девятнадцатилетнюю немецкую девушку с внушительной грудью, которая может петь колыбельные детям и ремонтировать ходовую часть машины. Невероятно!
— Ты бесподобна, — произнес я, смотря на нее.
Серый шелковый шарф развевался на ветру.
— Ты собираешься ласкать меня? — спросила она. Она уже научилась не брать на себя инициативу.
Я покачал головой.
— Я свяжу тебя. Ложись на кровать, на спину, головой на подушку.
Многие женщины, довольно спокойно позволяющие держать себя, отказывались быть привязанными к спинке кровати. Ева не из таких.
— Раскинь ноги и руки так, чтобы я мог привязать их к кровати.
Ева подчинилась. Я достал старые галстуки из коробки под кроватью и связал ее.
— Что теперь? — поинтересовалась Ева.
Я улыбнулся.
— А сейчас я позову друзей.
Еще один насильник, решили вы. Извращенный и ненормальный!
Послушайте, перестаньте считать, что знаете меня. Я уже говорил, что вы не можете судить об этом, потому что вашего брата не загуппили до смерти. Итак, поскольку вы не разбираетесь в связывании женщин, не притворяйтесь, что знаете, как и почему я это делаю.
— Молчи, — предупредил я Еву, — что бы толпа ни вытворяла, молчи!