Он хлопает себя рукой по лбу, закрывает глаза и бормочет сквозь зубы:
— Все — ухожу. Бросаю Мередит. Она просто заставляет меня любить ее. Меня достало. Почему я только сейчас понял, что она — типичная ведущая телешоу?… Двадцать шесть, двадцать семь… Я говорю ей, что я — человек чувствительный. Я ей говорил, что очень расстроился, когда разбился «Челленджер»… чего ей еще надо?! Я человек нравственный и терпимый, я доволен жизнью, я смотрю в будущее с оптимизмом — ты ведь тоже?
— Разумеется, но…
— А от нее я получаю одно дерьмо… Двадцать восемь, двадцать девять, ебаный в рот, да тут у них просто гнездо. Говорю тебе…
Он вдруг замолкает, словно задохнувшись, — наверное, вспомнил о чем-то важном, — и, отвернувшись от очередной рекламы «Отверженных», спрашивает:
— Ты читал о ведущем того телешоу? Который убил двух подростков? Пидор и извращенец. Смех да и только.
Прайс ждет реакции. Ее нет. И вдруг уже Вест Сайд.
Он просит таксиста остановиться на углу 81-ой и Риверсайд, поскольку по улице нет проезда.
— Чтобы не объезжать… — начинает Прайс.
— Может, я по-другому объеду, — говорит шофер.
— Не надо.
И чуть потише, но все же достаточно громко, стиснув зубы и без улыбки:
— Мудила ебаный.
Таксист останавливает машину. Два такси сзади сигналят и проезжают мимо.
— Может, купим цветов?
— Что? Черт, это же ты ее пялишь, Бэйтмен. А цветы покупаем мы? Надеюсь, найдется сдача с полтинника, — предупреждает он водителя, косясь на красные цифры на счетчике.
— Черт. Это все стероиды. Поэтому я такой нервный. Извини.
— Я думал, ты их больше не принимаешь.
— У меня на руках и ногах появились прыщи, ультра-фиолетовыеультрафиолетовые облучения не помогали, вместо этого я начал ходить в обычный солярий, и все прошло. Господи, Бэйтмен, ты бы видел, какой рельефный у меня живот. Идеальный живот. Крепкий, подтянутый… — произносит он странным, рассеянным тоном в ожидании, когда таксист отдаст сдачу, — в общем, рельефный.
Он не дает таксисту чаевых, но тот все равно искренне доволен. «Ну, пока, Шломо», — подмигивает ему Прайс.
— Черт, черт, проклятье, — говорит он, открывая дверцу. Выйдя из машины, он замечает нищего, — "Я выиграл: тридцать", — небритый, с жирными, зализанными назад волосами нищий одет в страшно засаленное, грязно-зеленое полупальто.. Прайс в шутку придерживает перед ним открытую дверцу такси. Бродяга смущается и, стыдливо опустив глаза, протягивает нам пустой пластиковый стаканчик из-под кофе.
— Как я понимаю, машина ему не нужна, — хмыкает Прайс, захлопывая дверцу. — Спроси, принимает ли он American Express.
— Ты принимаешь AmEx?
Бродяга утвердительно кивает, и, шаркая ногами, медленно уходит.
Для апреля холодновато. Прайс бодро шагает к дому Эвелин, насвистывая песенку «If I Were a Rich Man»[2]]; его теплое дыхание вырывается изо рта облачками пара, он размахивает кожаным дипломатом Tumi. Нам навстречу идет человек с зачесанными назад волосами, в роговых очках, одетый в бежевый, двубортный костюм из шерсти с габардином от Cerruti 1881, в руках у него — точно такой же кожаный дипломат Tumi из D.F.Sanders. Тимоти изумляется вслух:
— Это Виктор Пауэлл?! Не может быть.
Мужчина проходит под неоновым светом фонаря, и лицо у него испуганное. На мгновение его губы складыватются в подобие улыбки, он смотрит на Прайса, как на знакомого, но быстро соображает, что обознался; до Прайса тоже доходит, что это не Виктор Пауэлл, и мужчина проходит мимо.
— Слава Богу, — бормочет Прайс, подходя к дому Эвелин
— И вправду очень похож.
— Пауэлл на ужине у Эвелин!
— Это как пейсли с шотландкой[3]], — Прайс на секунду задумывается, — нет, я бы даже сказал, как белые носки с серыми брюками.
Камера медленно наезжает, и вот Прайс уже поднимается на крыльцо дома, который для Эвелин купил ее отец, — он поднимается и ворчит, что забыл вернуть кассеты в видеопрокат. Он звонит в дверь. Из соседнего дома выходит женщина — высокие каблуки, великолепная задница — и уходит, не заперев дверь. Прайс провожает ее взглядом, но, услышав приближающиеся шаги, сразу же поворачивается и поправляет галстук от Versace, готовый предстать во всей красе, кто бы ему ни открыл. Дверь открывает Кортни. На ней кремовая шелковая блузка от Krizia, твидовая, цвета ржавчины юбка от Krizia и туфли d'Orsay из шелкового атласа (Manolo Blahnik).
Я вздрагиваю и протягиваю ей свое черное шерстяное пальто от Giorgio Armani, она берет его, осторожно касаясь губами воздуха у моей правой щеки, а потом точно так же целует Прайса, принимая и его пальто от Armani. В гостиной тихо играет новый компакт «Talking Heads».
— Опаздываете, мальчики, — скалится Кортни.
— Попался придурок-таксист с Гаити, — мямлит Прайс, в свою очередь касаясь губами воздуха возле ее щеки. — У нас заказан столик где-нибудь? Только не говори, что на девять в «Пастелях».
Кортни улыбается и вешает оба пальто в стенной шкаф.
— Сегодня, мои дорогие, мы едим дома. Знаю-знаю, — я пыталась отговорить Эвелин, но тем не менее у нас будет… суши.
Тим проходит мимо нее в кухню.
— Эвелин? Где ты, Эвелин? — зовет он нараспев. — Нам надо поговорить.
— Рад тебя видеть, — говорю я Кортни, — замечательно выглядишь. Лицо у тебя… так и сияет молодостью.
— Ты, Бэйтмен, знаешь, чем обаять даму. — В голосе Кортни нет ни капли сарказма. — Рассказать Эвелин про твой комплимент? — кокетливо спрашивает она.
— Нет, — отвечаю я. — Но даже не сомневаюсь, что ты бы с радостью.
— Пойдем, — говорит она, снимает с талии мои руки и кладет свои руки мне на плечи, подталкивая меня в сторону кухни. — Надо спасать Эвелин. Она уже час раскладывает суши. Пытается выложить твои инициалы: П - желтохвостом, а Б — тунцом, но ей кажется, что тунец выглядит слишком бледно…
— Как романтично.
— …и желтохвоста не хватает, чтобы закончить Б. — Кортни вздыхает. — Так что, мне кажется, она выложит инициалы Тима. Ты ведь не возражаешь? — спрашивает она с легким беспокойством. Кортни — подруга Луиса Керрутерса.
— Я ужасно ревную и мне, пожалуй, надо поговорить с Эвелин, — отвечаю я, и Кортни мягко вталкивает меня в кухню.
Эвелин стоит возле кухонной стойки из светлого дерева. На ней кремовая шелковая блузка от Krizia, твидовая, цвета ржавчины юбка от Krizia и точно такие же, как у Кортни, туфли d'Orsay из шелкового атласа. Длинные светлые волосы собраны в строгий пучок, и она здоровается со мной, не поднимая глаз от овального, из нержавеющей стали блюда Wilton, на котором она художественно разложила суши.
— Ты уж прости меня, милый. Я хотела пойти в это очаровательное сальвадорское бистро в Ист Сайде…
Прайс громко стонет.
— …но мы не смогли заказать столик. Тимоти, перестань стонать. — Она берет очередной кусок желтохвоста и осторожно кладет его в верхнюю часть блюда, завершая фигуру, похожую на заглавную букву Т. Потом отступает на шаг и придирчиво изучает свое творение. — Даже не знаю. Нет, правда, не знаю.
— Я же просил тебя купить «Финляндию», — бурчит Тим, просматривая бутылки (в основном большие, на две кварты). — У нее никогда нет «Финляндии», — обращается он ко всем.