Эдвард Хаусман — человек трудолюбивый и осторожный по натуре — работал бухгалтером в Сиэтле, штат Вашингтон. Будущее Кэтлин было расписано им с математической точностью, а Вашингтон — столица округа Колумбия и конституционный съезд означали какую-то неопределенность, чего Эдвард Хаусман старался избегать всю свою жизнь. И когда Кэтлин, как обычно в воскресенье, пришла к ним в гости на обед, он с пристрастием стал спрашивать ее, наклонившись над тарелкой с традиционным цыпленком:
— Почему ты хочешь отправиться в город, где никогда не была, и отказываешься от хорошо оплачиваемой работы в лучшей юридической фирме Сиэтла?
Однако больше всего ее удивила мать. Джулия Хаусман — неразговорчивая полная женщина, всегда ограничивавшая себя в еде за столом, но после обеда любившая побаловатья разными сладостями, отозвала Кэти на кухню для «маленького разговора».
— Поезжай в Вашингтон, — буквально приказала она, сжав Кэтлин руку так, что той стало больно. — Не обращай внимания на его запугивания, достаточно того, что он всю жизнь запугивает меня.
И тогда, впервые в жизни, все вдруг перевернулось вверх дном, и Кэтлин с удивлением подумала, что о своей матери она так толком ничего и не знает.
В конце месяца Кэтлин уехала в Вашингтон.
Она чуть было не задремала в ванной, когда зазвонил телефон. Это оказалась Дебби Спиндлер, которой надо было выговориться. Закончив разговор, Кэтлин почувствовала усталость и опустошенность.
Она выбралась из ванны, достала огромное банное полотенце и стала медленно обтираться перед большим зеркалом, прикрепленным к двери в ванную комнату. И все-таки Дебби — дрянь. Она больше переживает из-за собственной репутации, чем из-за смерти своего дружка. Ее только и волнует, что подумают люди, когда узнают, что она встречалась с парнем, который, по утверждению полиции, как с отвращением подчеркнула Дебби, был «извращенцем».
Закончив обтираться, Кэтлин повесила полотенце на сушилку. Дебби поведала ей, что обедала вместе со Стивом накануне его убийства. Он сказал ей тогда, что у него возникли какие-то неприятности, но никаких подробностей не сообщил.
Кэтлин налила Ливонасу виски, себе же сделала коктейль и аккуратно поставила высокие бокалы на поднос рядом с тарелкой с английскими бисквитами и сыром, которые она обнаружила в холодильнике. Затем отнесла все в гостиную, где Ливонас, устроившись на диванчике, наблюдал за тем, как танцует пламя в камине.
— Надеюсь, что сыр не испортился. Не помню даже, когда я его покупала.
Ливонас попробовал крекер.
— Очень вкусно.
Кэтлин взяла кочергу и поправила поленья в камине. Они молчали, как обычно бывает в случаях, когда мужчина и женщина еще не знают, что, собственно говоря, их объединяет и вообще может ли объединять. Кэтлин наблюдала, как Ливонас не спеша разделывается с крекером, стараясь максимально затянуть этот процесс. Она иногда и сама прибегала к такому трюку — ведь неудобно разговаривать с набитым ртом.
Ливонас сменил свой помятый деловой костюм в полоску на коричневые брюки и зеленую велюровую рубашку. На ногах у него были темно-коричневые прогулочные сапожки со следами уличной соли. В спортивной одежде Ливонас показался Кэти еще более интересным, чем в костюме.
Ее бабушка наверняка назвала бы Энди человеком с характером. У него был широкий лоб, римский нос и волевой подбородок, карие глаза смотрели на собеседника из-под густых, почти сходящихся на переносице бровей. Жесткие темные волосы начали седеть у висков и за ушами. Он был хорошо сложен, плечи, правда, могли показаться слишком широкими для мужчины среднего роста.
— Очень красивое платье, — заметил Ливонас, желая завязать разговор.
— Спасибо. В нем удобно в прохладную погоду.
После некоторых колебаний она все-таки надела коричневое вязаное платье свободного покроя, украсив его фамильной драгоценностью — ниткой настоящего жемчуга, оставшегося ей от бабушки.
«Совершенно не знаю, о чем с ним говорить», — промелькнуло у нее в голове. Все остроумные фразы, которые приходили на ум, пока она занималась уборкой дома, сразу же улетучились, как только Ливонас постучал в дверь. Кэтлин вдруг пожалела, что согласилась на встречу.
— Не раздражает? — спросил Ливонас.
Она удивилась.
— Что?
— Платье не раздражает кожу?
— Нет, если надеть его на чехол.
«Ну и дурацкий вопрос», — подумала Кэти. Но потом до нее дошло, что ему так же неловко, как и ей.