Видишь вон тот ближайший подъезд Пентагона? Он называется «речным подъездом», потому что смотрит на Потомак. В него я входил и выходил в последний день своей работы в ЦРУ. Как сейчас помню: светло-зеленые стены, двухтонные звонки, приводимые в действие фотоэлементом, когда проходишь в очередную дверь, надписи «Посторонним вход запрещен». В коридоре номер девять, где находятся кабинеты министров и начальников штабов армии, флота, ВВС, меня пропустил в кабинет председателя Комитета начальников штабов высоченный сержант военной полиции с белой сбруей, в белой каске, с пистолетом в белой кобуре, с дубинкой и наручниками. Расписываясь в книге посетителей, я проставил время прихода: 8.55. Совещание в конференц-зале «Объединенных начальников», как для краткости называют этот высокий комитет Пентагона, начиналось в девять утра. Бирюзовые стены, коричневая мебель, горчичного цвета ковер, флаги родов войск и их командующих, зашторенные окна. За столом — мундиры цвета хаки, голубые, серые, зеленые. Все цвета Пентагона плюс штатские костюмы ЦРУ. На этом совещании родился редактор бюллетеня «Контр-ЦРУ». Повивальными бабками при родах были представители ЦРУ и РУМО, которые уверяли, что, несмотря на разрядку, из-за угрозы со стороны Советского Союза нам необходимо утвердить план подрывных операций против него. Я один выступил против, доказывая, что подобные действия повредят разрядке. Мое выступление было бомбой. Меня сочли сумасшедшим. У председателя, помню, был молоток как у судьи… В тот же день я подал в отставку и перешел на дешевые сигары…
Он закурил, мастерски выпустил несколько колечков дыма.
— Помню, все началось с сомнения относительно моей личной ответственности. Все чаще приходилось мне выполнять приказы, которые я считал неправильными. Постепенно, по мере моего продвижения по служебной лестнице, они становились все неправильнее и преступнее. Я поделился своими сомнениями с чифом. Он сказал: «В агентстве как в армии: сначала выполни приказ, а потом обжалуй его, протестуй сколько хочешь, если считаешь его преступным». Я ответил: «Хорошо! Вызывает меня мистер Хелмс и приказывает ни с того ни с сего укокошить вас, мой дорогой чиф. Следуя вашему указанию, я убиваю вас, а затем опротестовываю приказ. Как вы, интересно, на это посмотрите?» Это, понятно, поставило его в тупик. Вот я и опротестовал неправильное решение, и на этом моя карьера в «фирме» мгновенно закончилась. Вот так. Такая дилемма!
Он закашлялся. Сигара пахла скверно.
— В том коридоре есть военная комната с картами всего мира и увеличенными картами кризисных районов. Сейчас там висят карты Ирана и Ближнего Востока. Круглосуточно дежурят старшие штабные офицеры всех родов войск. Прямая связь с командными штабами Аляски, Атлантики, Европы, Тихого океана, стратегических ВВС в Омахе, Североамериканской и континентальной ПВО в Колорадо-Спрингс, со штабами НАТО. На отдельном столе стоят там два телефона для передачи приказов о начале войны — «Золотой» телефон и красный. Несколько слов по этому телефону — и апокалипсис! Через пять минут взмоют ракеты и все противоракетные ракеты будут готовы к запуску, через десять минут все Б-52 взлетят с ядерными бомбами и крылатыми ракетами и все ядерные подводные лодки отправятся в свой последний рейс. И через полчаса дивизии 1-го авиадесантного корпуса армии США и специального войска взлетят на высоту пятидесяти тысяч футов с ракетами «воздух-воздух». Управление всеми телевизионными студиями и радиостанциями сразу перейдет в руки военных, и в самом скором времени начнут передавать обращение президента к народу с объявлением войны.
Бек ехал, не превышая предельную скорость в пятьдесят пять миль. Его обогнала тускло-оливковая пентагоновская машина, шедшая со скоростью пятьдесят пять миль. На бампере — две генеральских звезды.
— Перед тем как покинуть Пентагон навсегда, — заговорил он снова после короткого молчания, — зашел я в последний раз в Национальный центр в подвале Пентагона, который круглосуточно отмечает каждую деталь, добытую всеми разведслужбами, касающуюся советского блока, в плане военном, политическом, научном, диссидентском и прочее, и прочее. Там меня догнал Колби и сказал осуждающе, что мое выступление было «контрпродуктивным» — одно из любимейших словечек в жаргоне «фирмы». В углу зала стоял стол с белым телефоном, обеспечивающим прямую связь с Белым домом. Помню, смотрел я на этот белый телефон и думал, словно Джефферсон: «Я дрожу за свою страну…»