— У Виктора Васильевича совещание с имиджмейкерами, — слегка запинаясь на трудно выговариваемом слове, ответила девица.
За сорок минут сидения в низком кожаном кресле в большой приемной Янушевича, Воздвиженский перечитал все журналы, преимущественно глянцевые с рекламой красивых автомобилей, дорогих часов, дорогой парфюмерии и столь же дорогого туризма в жаркие страны.
Несколько раз двери в кабинет Янушевича приотворялись, и оттуда слышался громкий смех. Воздвиженский с надеждой вскидывал голову, но это были ложные открывания дверей, это Олеся или Оксана вносили туда чай или кофе и выносили оттуда пепельницы с окурками.
На сороковой минуте ожидания мимо охранника и мимо стойки секретарш, даже не поглядев в сторону измученного сидением и ожиданием Воздвиженкого, прямо в кабинет проследовала пара. Мужчина и женщина. Судя по тому, как свойски они кивнули обеим секретаршам, и по тому, как секретарши даже не потрудились пойти предупредить Янушевича о гостях, эти двое были здесь в доску своими.
— Скажите, а эти господа надолго? — не выдержав, спросил Евгений Васильевич.
— Это как раз имиджмейкеры приехали, — закатив глаза, де «как меня достал этот душный москаль», ответила Олеся.
— Так, а до этого с кем Виктор Васильевич совещался? — изумился Воздвиженский.
— А до этого у него Клюев с Лёвочкиным, — ответила Олеся, — вас позовут, вы не переживайте, я про вас доложила.
Воздвиженский по третьему заходу принялся изучать картинки «вольво» и «ауди», а Олеся принялась шептаться с Оксаной, обсуждая, как и что надеть на концерт певички Русланы во Дворце Спорта в эту субботу.
Захлебываясь восторгами собственной незаменимой значимости, имиджмейкеры докладывали.
— Растяжки со слоганом «Янушевич надежен» будут висеть по самым важным магистралям уже завтра, — сказала Ганна Герман.
— Наружка у нас вообще хорошо схвачена, — добавил ее помощник, — портреты со слоганом на брандмауэрах и на тумбах по городу, потом в метро на лайт-боксах, стикеры в метро и в вагонах пригородных электричек.
— Добро, — довольно кивал Янущевич, — хорошая работа.
— Тебе бы, Витя, полностью перейти на украинский, — посоветовал Лёвочкин, — а то эти, Ильченко у западненских за то и славятся.
— Перейду, дай срок, — кивнул Виктор Васильевич, — не так прытко, а то подозрительно даже выйдет, еще вчера по русски шпарил, а теперь…
— Нет, ты не понял, — встрял Клюев, — ты и в Донбассе теперь выступать будешь, говори только по ридной мове.
— Ладно, — отмахнулся Янушевич, — вам, оно, может и виднее.
— И ни в коем случае более не ссылайтесь на Москву, — добавила Ганна Герман, — это не нравится избирателям, им оскорбительно, и что Москва давала дотации на повышение пенсионерам, и что дисконт по газу дала…
— Ну, это я и сам без тебя понимаю, — махнул рукой Янушевич.
— И еще, — сказала пресс-секретарь, — Ринат Ахметов звонил, сказал, что с деньгами все нормально.
— Хорошо, а ролики для теле-еле как? — спросил Янушевич.
— Ролики завтра-послезавтра пришлют, ротацию по каналам тэ-вэ мы уже оплатили.
— Виктор Васильевич, — просунула голову в кабинет волоокая Олеся, — там что этому Воздвиженскому из Москвы сказать? Он уже второй час там сидит.
— А? Ну, зови, — кивнул Янушевич, — посмеемся…
И посмеялись.
Давно Воздвиженский не чувствовал себя таким оплеванным.
Только он начал было излагать свой план с параллельным референдумом, как имиджмейкеры откровенно стали поднимать Евгения Васильевича на смех.
— Ну, снова поехала Москва учить, как запрягать! — шлёпнув себя по ляжке, выкрикнул Левочкин, — тоже мне, Глеб Повлонский нашелся, у нас своих Погребинских на это хватает, вашего Гельбаха только что выгнали, теперь вот разве тебя еще обратно в Москву выслать!
— Вы же проиграете, — бессильно опустив руки, тихо сказал Воздвиженский, вы неадекватны, вы не понимаете.
— Чего мы такого здесь у себя дома не понимаем, что ты из Москвы там себе понимаешь? — вскричал Клюев.
— То, что вы только лишь вторично реагируете на движения ваших политических соперников, а инициатива при этом полностью у них, поэтому, вы проиграете, — шептал Воздвиженский.
Ему было больно и обидно. Обидно и больно. За потерянное время. За потраченные деньги. За то унижение, которому эти не очень умные люди подвергли его.
— Все, ноги моей больше у них не будет, — твердо сказал себе Евгений Васильевич выходя из штаба Янушевича.
На улице шел дождь.
Даже ливень.