- А-а-а! Джессика! - закричал Рафаэль. - Ну наконец-то! Подойди ближе, встань рядом со мной. Отсюда ты сможешь увидеть все. Человеческое тело прекрасно, оно - само совершенство. Ты только взгляни на эти две большие вены и аорту. Разве не красиво?
Джесс молча кивнула.
- Они выведены из тела и подключены к аппарату, видишь? Кровь искусственно подпитывается кислородом и возвращается в аорту. Аппарат выполняет функцию сердца и легких, так что мы можем работать на самом сердце. - Говоря о сердце, Рафаэль становился почти поэтом:
- Какой замечательный орган! Великолепно...
Джесс ждала, что Геррера вот-вот начнет облизывать объект своего обожания, словно хорошо воспитанный пес.
Рафаэль сделал тонкий срез по живой ткани и извлек хрящ неприятно желтого цвета.
- Отлично! - воскликнул Геррера, бросая хрящ в чашу.
Он продолжал что-то ощупывать, срезать и извлекать какие-то кусочки ткани. Это действо, казалось, длилось вечно. И все это время Рафаэль издавал коротенькие довольные возгласы, не прекращая объяснять Джесс, что и зачем он делает. Все происходящее было ужасно.
И несмотря на то что она решительно настроилась не опозориться, ей все время приходилось бороться с накатывающим на нее обмороком. Джесс даже уставилась в разверстую грудину со всеми дрожащими в ней органами, заставляя себя рассматривать их глазами Рафаэля, как естественное произведение живого искусства.
- Ничего не помогало. Она сделала шаг назад, потом еще один и тут с ужасом увидела серое лицо пожилого человека, стонущего, хрипящего и бормочущего околесицу; ресницы старика дрожали, лицо подергивалось, а анестезиолог в это время спокойно занимался регулировкой краников на канистрах с разными газами, наблюдал за прохождением питательного раствора и следил за показаниями монитора, на котором вспыхивали кривые кардиограммы, пульсирующие и подскакивающие всякий раз, когда Рафаэль притрагивался скальпелем к тому или иному органу.
Джесс совсем позабыла о том, что вскрытая грудь, в которую она перед тем неотрывно смотрела, на самом деле была частью тела целого человека, с руками, ногами, головой.
- О Боже! - закричала в ужасе Джесс. - Он просыпается!
Анестезиолог, молодой человек с карими глазами, весело усмехнулся под маской и решительно помотал головой:
- Но. Эс нормаль.
Джесс почувствовала, как подкосились ее колени. Увидев сквозь туман, заволакивающий глаза, металлический табурет у стены, она пошатываясь подошла к нему и села.
Полностью поглощенный работой Рафаэль объявил:
- Видишь, Джессика? Теперь мы опять уложим все на место. Джессика? Ты где?
***
- Ты держалась просто великолепно, - похвалил Джесс Геррера после операции. - Я горжусь тобой.
В выдавшиеся после операции два свободных часа Рафаэль свозил Джесс на обед в "Лас-Касуэлас", где заставил ее съесть порцию куриных гребешков в шоколаде с соусом из арахисового масла, при этом он постоянно подзывал к столику гитариста и заставлял его вновь и вновь петь песни о любви.
Потом у Рафаэля был урок немецкого языка, в течение которого Джесс изучала экспонаты антропологического музея, расположенного напротив госпиталя на Чапультепек-парк. Потом у Рафаэля был прием пациентов "всего на пару часов", как утверждал Геррера, хотя Джесс знала, что в его устах это означает часа три-четыре.
Наконец измотанная Джесс плюхнулась на сиденье автомобиля рядом с Рафаэлем, который умело повел свой черный "корвет" сквозь сумасшедшее уличное движение на Перифико. Дома их уже ждала Лурдес с его любимым ужином, состоящим из супа и фруктов, но прежде чем он сел за стол, секретарь представил список телефонных звонков: все, разумеется, срочные.