Зоя инстинктивно коснулась бус рукой. Теперь она их носила редко, не то что раньше. А вот сегодня почему-то надела. Может, из-за того, что они подходили к ее фисташковому костюму, а может, тому причина – легкая грусть из-за уходящего лета.
– Что – бусы? – ощетинилась она.
– Помню, как ты в школе на них колдовала, приговаривая: «Вы все умрете, вы все умрете!» – пропищал Павел, пытаясь изобразить тоненький голосок Зои в детстве.
– Ты бы еще детский сад вспомнил.
– И умерли ведь! – не обращая внимания на сарказм, продолжал Киселёв. – Прикинь: уже десять человек из нашего класса окочурилось! Десять! Шпыряков, Иванючина, Колхоз, который Герерапов, Воронин… Ты, Зойка, крута – столько народу завалить так, что никому не подкопаться! Колдовство под статью не попадает. Вот это я понимаю – высший пилотаж!
– Что ты несешь?! – и без того большие глаза Зои расширились.
– Триста тысяч за работу!
– Что?!
– Хорошо, триста пятьдесят!
– Ты в себе? – Она пригляделась: вроде не пьяный.
– Триста шестьдесят – последняя цена, – накинул Павел. – У меня больше нет. И то кредит придется брать.
– Нет, Кисель, ты точно кукухой поехал! – Не желая больше наблюдать театр абсурда, Зоя резко поднялась с места.
Она взяла свои вещи и направилась к выходу. Киселёв бросился за ней.
– Зоя! Подумай, от чего ты отказываешься! – бубнил он ей в спину. – Тогда продай! Продай мне бусы! – внес он поправку в свое «заманчивое» предложение.
– Нет! – ответила Зоя не оборачиваясь.
– Двадцать тысяч! Хорошо. Сто. Сто тысяч за простенькую бижутерию!
– Отвянь, ненормальный! – Она внезапно обернулась, хищно сверкнув глазищами.
– Ты все-таки подумай, – стушевался Павел от этого ее взгляда.
– Я подумаю! Обязательно подумаю: а не убрать ли одного назойливого типа? – зло рассмеялась Зоя.
Павел поежился. В этот момент она походила на ведьму: разбросанные по плечам рыжие волосы, холодные колючки фиалковых глаз, мелкие зубы, напоминающие акульи клыки, – того и гляди, сожрет.
– Зачем ты так? – растерянно пробормотал Павел.
Он оглянулся: на него сочувственно уставились посетители кафе.
Киселёв сообразил, в какой идиотской двусмысленной ситуации он оказался.
– Ну Сапожникова! Ну узнаешь ты у меня! – злобно прошипел он вслед Зое.
Серафима
Море со сверкающей на весеннем солнце рябью походило на хрустальную посуду, волны выплескивались на берег, как игристое вино из бокала.
Серафима сидела на крутом берегу в районе Дофиновки. На ней было новое по моде платье, туфли на изящных каблучках, перчатки и сумочка в тон. Из прежней нищей жизни остались лишь бусы из аметистов.
Непродолжительная история с Маком позволила Симе приодеться и, словно в дверной проем, заглянуть в иную жизнь. В той пока чужой жизни шампанское льется рекой, там есть шелка и шляпки, ридикюли и прочие дамские вещицы, без которых она жила с детства, но которые, оказалось, очень улучшают настроение.
Серафима по-прежнему ежедневно перебирала аметисты и, как заведенная, наговаривала на них заклинание:
– Я прекрасна, я прекрасна, я прекрасна, я прекрасна…
– Прекрасна, прекрасна, прекрасна… – носил ветер ее слова по степи.
– Прекрасна, прекрасна! – вторило ему море.
Сима уже отведала пьянящий глоток лучшей жизни, но до сих пор в глубине души никак не могла в это поверить.
Олеша с Катаевым уехали в Харьков, ставший столицей Новороссии, чтобы там работать в УкРОСТА. Серафима с сестрами осталась в Одессе.
Будущее ее выглядело туманным, как и у всех жителей города. Если в Москве и в Петрограде уже установилась власть большевиков и худо-бедно присутствовал порядок, то юг России по-прежнему лихорадило. Разруха, неустроенность, грязь, голод, отсутствие хоть какой-то определенности – все, что принесла в эти края революция.
Кто был никем, тот станет всем – это касалось лишь небольшой кучки, а остальным было суждено никем и остаться, если не пропасть в кутерьме смуты. Самое ужасное состояло в том, что теряли почву из-под ног те, кто хоть чего-то добился: учителя шли в дворники, инженеры разгружали баржи в порту, пекари были вынуждены закрывать свои лавки; заводы стояли из-за отсутствия сырья, горожане ходили по деревням, чтобы в качестве подсобной силы заработать продукты.
Одно время Симе казалось, что Слонёнок ее бросил, уехал в Харьков за лучшей долей, но хорошо там, где нас нет. Разоренная гражданской войной столица Новороссии выглядела весьма печально. Хоть сюда и стягивались со всех близлежащих поселений торговцы – как их теперь называли, нэпманы, – увы, общее положение в городе не менялось. Всюду царили разруха и голод. Тем не менее в Харькове дела обстояли немного лучше – там хотя бы не было такого разгула бандитизма, как в Одессе. Это только в блатных песнях криминальная Одесса овеяна флером романтики. В реальности никакой романтики там и близко не было, лишь кровь да горе.