Харьков, как и всю страну, не миновала другая напасть – голод. Чудовищный голод двадцатого года, унесший жизни тысячи человек. Голодающее Поволжье. Голодали не только поселения в бассейне Волги, продовольствие отсутствовало везде.
Пока делили власть, поля остались без посева, крестьяне – без урожая. Положение усугубили непогода и эпидемия тифа. Было время, когда литераторы ничего не ели по нескольку дней. Они продали все, что можно было продать: казенные наволочки, полотенца, собственную одежду – и выглядели оборванцами.
Любил Юрий Олеша Серафиму безумно, как может любить поэт: возведя даму сердца на недостижимый пьедестал и всю жизнь поклоняясь ее образу. Суок стала для него роковой любовью всей жизни и музой, вдохновляющей на создания произведений. В то же время эта любовь была эгоистичной. Он не стремился покорять вершины ради того, чтобы бросить к ногам любимой весь мир. Или хотя бы купить ей новое пальто. Юрий предпочитал, чтобы любовь складывалась сама по себе, без усилий с его стороны, как было прежде, в самом начале их с Симой романа.
Когда дела потихоньку наладились, Олеша приехал за Серафимой, чтобы увезти с собой в Харьков из разоренной гражданской войной Одессы.
Поначалу это были чудесные времена. Они с Юрой поселились в квартире, которую он делил с Катаевым. Юра много писал, получал гонорары продуктами, и все бы ничего, но нищета никуда не исчезла.
Сима сокрушалась оттого, что она, молодая, красивая, вынуждена носить одно и то же, уже ставшее потрепанным платье и сбитые туфли. Война закончилась, и страстно хотелось вкусить жизнь со всеми ее удовольствиями.
Сима уходила на городскую окраину, уединялась на берегу реки и самозабвенно нашептывала на аметисты новое заклинание.
Девушка смекнула: а что, если чудесные бусы способны исполнять любые желания? Аметисты превратили ее в пленительную красавицу, но одной красоты для счастья оказалось мало.
– Я живу в роскоши! – твердила она, стоя в высокой траве крутого берега дурно пахнущей реки Лопани, в которую горожане сливали отходы.
– Я живу в роскоши! – бормотала она, бредя по пыльным харьковским улицам.
Звучало нелепо, учитывая убогую обстановку снимаемых комнат, где на металлической кровати лежал лишь голый матрас: друзья-литераторы так и не приобрели ни постельного белья, ни какой-либо домашней утвари.
Серафима продолжала ворожить на бусы, ей все равно делать было нечего – она была домохозяйкой при полном отсутствии хозяйства.
Катя
«Дебил! Мозгов нет, так пользуйся чужими! Нет, ему нужно было сделать по-своему! Только все испортил!» – негодовала Катя.
Она сидела в кафе торгового центра и обдумывала план дальнейших действий. С тех пор как у нее появилась цель, Екатерина Быстрова, в замужестве Бобкова, собралась; ее движения приобрели четкость, даже резкость, походка стала уверенной, глаза блестели дьявольским блеском. И куда только делась безвольная, пришибленная бытом домохозяйка?! Никакой спорт через силу, никакие диеты, мантры и настрои «с понедельника начать новую жизнь» не дали такого эффекта, как одержимость местью.
Перемены в жене не ускользнули и от Артёма. Он даже немного обеспокоился: что происходит? Неужто у Катьки появился хахаль? (В изменах склонны подозревать сами изменники.)
Понаблюдав за женой, несколько раз проверив ее телефон, Артём пришел к выводу, что, скорее всего, нет: кто может быть лучше его, Артёма Бобкова?! Однако бдительность решил не терять. Для контроля над ситуацией без повода подарил жене серьги. Как будто бы на него нахлынули нежные чувства.
Катя расценила внимание мужа по-своему: засуетился, гад! Знает, что рыльце в пушку.
«Посмотрю на тебя, когда твоя Курица по сопатке получит!»
Катя не без удовольствия представила расквашенное лицо Сапожниковой. Бонусом будет утрата ею бус. Зоська впадет в истерику, как это было в школьные годы. С разукрашенной рожей, ревущая – такая любовница Артёму станет не нужна. Он еще не знает, что за психичка эта Сапожникова! Пока на каблуках в зале выгибается да в ресторанах глазки строит, она фея. Копни глубже – вылезут все ее недостатки.