Обозленные местные жители (на что им такая толпа беженцев, от которых одна грязь, шум да воровство?) не впускали даже укрыться от дождя под хилый навес.
Лёле было очень страшно, когда они с мамой жили три недели на какой-то станции в ожидании своего состава. Поезда все не было, люди же все прибывали и прибывали. Ее очень больно и некрасиво остригли из-за вшей, и Лёля не знала, что постыднее: завшивленность или обскубанные волосы. Они с мамой спали на узлах с вещами, которые у них чуть не украли. От них страшно воняло, впрочем, воняло на станции всюду, потому что пространство вокруг превратилось в смесь помойки с общественным туалетом.
Лёля смотрела на происходящее, и в ее голове не укладывалось: советские граждане с каждым днем все больше становятся похожими на животных. Всех заботит только поесть, поспать, согреться. Люди живут первобытными инстинктами, и они с мамой тоже.
Потом они каким-то чудом попали на поезд, где приткнулись в углу на своих же баулах. Вонь, голод, антисанитария, отсутствие места – люди массово бежали от войны. На одном из перегонов им с мамой пришлось ехать на крыше. Держась друг за дружку, обдуваемые ледяным ветром, они уносились в ночную тьму – зловещую, похожую на пасть Сатаны.
Самым страшным был все же не голод, а дизентерия. Если кто заболевал, то надеяться можно было лишь на силы организма. В дороге никаких больниц и лекарств. За то страшное путешествие Лёля видела много смертей. Люди гибли не от пуль и взрывов, а от кишечных инфекций.
А Серафима наверняка доехала с шиком на каком-нибудь литерном поезде, выделенном специально для таких важных персон, которые поселились в доме Жилкомбината № 7.
С того дня в Лёлиной душе стало назревать презрение к Серафиме Суок.
Зоя
Такое не каждому расскажешь. Рассказать бы Лёве, Лёвушке. Он умеет слушать, и она ему небезразлична. Но есть два «но». Во-первых, Лёву толком не понять: то ли он ей помогает в дань их давней дружбы, то ли у него к ней романтический интерес. Если последнее, тогда чего он переминается с ноги на ногу? А во-вторых, еще неизвестно, как отреагирует Лёва, когда узнает, что она убийца. Может, испугается и не захочет с ней знаться или сдаст ее полиции.
Нет, Лёва ее ни за что не сдаст! Она знает Нечаева сто лет. Хоть в детстве Лёва и болтался в дворовой среде, бродил с мальчишками по стройкам, даже подворовывал в магазинах – об этом он рассказал ей по секрету, у Нечаева всегда был нравственный стержень, принципы – правильные, неправильные – неважно. Лёва своими принципами не поступается, поэтому с ним можно иметь дело.
Нечаев отличный собеседник: с ним можно разговаривать на одном языке, можно перебрасываться цитатами из прочитанных книг и просмотренных кинофильмов без отсылок к оригиналу. Он воспринимает ее мысли именно в том виде, в котором она подумала, без искажений и перевираний. В детстве и юности часто бывало, что Лёва подхватывал ее идеи и развивал, какими бы бредовыми они ни были, и не выдавал автоматически по сто возражений на каждое слово, как это нередко делали другие. Когда Зою тянуло поговорить о высоком, Лёва поддерживал высоту планки, а не пытался снизить ее насмешкой или хохмой.
А сейчас Нечаев какой? Прежний Лёвушка или нет? Зоя подумала, что о взрослом Лёве она мало что знает. Не любит Лев рассказывать, а спросишь – ограничится неопределенными фразами. Работает в какой-то компании системным администратором со свободным графиком – это она узнала, когда однажды поинтересовалась, не опоздает ли он на работу. Живет где-то на Юго-Западе. Вроде один – сам так сказал, а подробностей Зоя не выспрашивала.
Зоя ему все-таки позвонила.
– Лёва, – начала Зоя задумчиво.
Они с Лёвой сидели в лоджии, устроившись на удобном кресле мешке с по-спартански организованным на полу чаем.
Лев оторвался от чая, всем своим видом выказывая внимание.
– Лёва, ко мне приходили из полиции.
– По поводу квартирной кражи?
– Не только. Я не стала рассказывать про бусы.
– Почему?
– Где ты их нашел? – проигнорировала она вопрос.
– По объявлению в подъезде. Я же говорил.
– Точно? – В его лукавых глазах Зоя пыталась прочитать ответ.
– Почему ты спрашиваешь?
– Просто, – она замолчала.