Сначала она думала, что зарабатывает в постели на хлеб, и с изумлением обнаружила в своем новом знакомом теплоту, нежность, бесконечный запас фантазий, чудесных, как сказка. Она распознала в нем тягу к романтике, подобную ее собственной. Когда он спал, она смотрела на теплые морщинки у его глаз, на его мягкий рот, взъерошенную львиную гриву темных волос и на все следы надежд и разочарований, вытравленные сорока годами на его смуглом лице. Она смотрела на него с нежностью, без понимания.
После того как ее уволили в третий раз, было решено, что она будет сидеть дома, пока он в своем бюро трудится над проектом относительно высокого городского здания, тридцать пятого по счету, — этим заказом поделилась с ним более крупная фирма, у которой не было отбоя от клиентов.
Потянулись трудные для нее дни. Тишина угнетала, будущее было туманно. Она искала в заграничной газете новости о Карлосе, боясь, что очередная апелляция его адвокатов увенчается успехом. Ее мучили воспоминания о той ночи, когда Карлос дал Джину спидбол, и она пыталась угадать, замышлял ли он убить его или это была ошибка. Ужас во взгляде Джина преследовал ее, от этого у нее колотилось сердце и чесалась голова. Валиум и вино помогали ей отключиться. Она просыпалась с пересохшим ртом и желтым языком и бродила вокруг огромного саманного дома, который Клод построил для себя после первого брака. Этот дом совсем не походил на известные ей жилища — ни на тюдоровский особняк ее родителей, ни на бесчисленные мотели, где разыгрывались ее гангстерские приключения. Стены нуждались в покраске, внутри пахло прелью. Мелкий, словно тальк, глиняный порошок оседал на столы, стулья и гладкий плиточный пол, и оставленные ею следы каждый вечер бросались в глаза, как дневник ее беспокойного дня.
Она была вымотана, точно солдат после боя, но никак не могла расслабиться. Дни с Карлосом были полны быстрых перемещений, опасностей, которые она осознавала лишь отчасти. Ее прошлая жизнь состояла из молчаливого присутствия на длинной веренице встреч с разговорами на испанском и итальянском, кокаиновых электроконцертов, пересечений границы с одним из пяти паспортов Карлоса, зажатым во влажных руках, тяжелого пистолета в ящике гостиничного комода и постоянного удивления: как можно быть героиней третьесортного боевика, когда твой отец управляет мультинациональной корпорацией, знаменитой своими моющими средствами и инсектицидами?
И после всего, что было тогда, — это.
Дни с вином, валиумом и желтыми ручейками, бегущими под понурыми ивами к широкой мутной реке, которая огибала запущенный сад Клода — он был похож на сад из печальной сказки, слышанной ею в детстве.
Она обрела безопасность, о которой мечтала, но теперь ее изводила скука, эта вечная спутница безопасности.
— Давай сходим куда-нибудь на танцы, — сказала она, но танцевать было негде, кроме дискотеки для тринадцатилетних детей и дорогих ресторанов для мерзких стариков.
Как-то в среду она написала одиннадцать писем Эвелине, бывшей фоновой вокалистке рок-группы, и разослала их пятерым приятелям и на шесть разных почтамтов до востребования, надеясь, что адресатка получит хотя бы одно. В письмах она сулила ей безопасность, убежище в этом провинциальном городишке. Она понимала, что отправлять эти письма было глупо, что какое-нибудь из них наверняка попадет в руки к друзьям Карлоса. О Клоде она не написала ни слова. Его невозможно было объяснить ни Эвелине, ни любому другому из ее прежних знакомых.
Еще она думала об амфетаминах на полмиллиона долларов, надежно спрятанных в подземном переходе в маленьком северном городке. Она думала о них робко, потому что теперь, когда у нее было время поразмыслить над этим, она призналась себе, что не обладает навыками и связями, с помощью которых могла бы реализовать этот товар.
Были сомнения и посерьезнее: у нее вряд ли хватило бы духу обмануть Карлоса в таком важном деле.
Да я просто дешевая подстилка, подумала она.
Она приняла десять миллиграммов валиума и стала под дождем, стараясь почувствовать себя мокрой курицей.
4.Она ждала его каждый вечер с тревогой, в которой не хотела признаться даже себе. Она подавляла желание готовить для него, но решила, что должна чем-то заняться. Кто кого эксплуатирует, думала она. Она не понимала, по каким правилам устроен их союз. Она не понимала, почему он ее не выгоняет, но размышляла об этом, только когда его не было рядом. А потом она подумала, что ей нечего предложить ему, раз даже такая простая вещь, как приготовить ужин, может быть сочтена попыткой заявить на него свои права. Поэтому они довольствовались консервами — тунцом с фасолью. Они редко ужинали вне дома. Казалось, он ни с кем не общается, хотя он говорил о друзьях и недавних вечеринках. У нее мелькнуло подозрение, что он стыдится показывать ее знакомым.