А потом вошел Домрачев.
За «Елочку» Домрачев не беспокоился: только местные рыбаки знали прихоти этой тони — богатой, но короткой. Всего десять минут сплавом идти, лодку при этом несет у самого берега. Тоню знать нужно досконально, иначе не только без рыбы будешь, но и снасти лишишься. На «Елочке» ориентиры знать нужно: где бросить сеть, а где выбрать — глаз да глаз нужен. А при нынешних условиях, когда жди, что вот-вот нагрянет он, рыбоинспектор Домрачев, ничего, естественно, не выйдет из рыбалки.
И лейтенанту он так все объяснил, когда решил изменить выработанный и ставший уже привычным маршрут. Круто, не сбавляя скорости, Домрачев развернул лодку против течения.
— Но наезжать туда нужно, — все же сказал лейтенант.
И Домрачев понял намек: костерок он тот вспомнил. Вот дался ему костерок! Что ж, пусть смотрит.
За поворотом выплыли из-за сопки крыши Элги. Домрачев прижал лодку к берегу. Неохотно прижал. Элга — восемь ссутуленных домишек на взгорке — блестит окнами от прямого солнца. У лодок на берегу старик Андрей Шаталаев, закатав штанины, носит ведром воду в бочку. Завидев катер рыбоинспектора, он выпрямился, замер в ожидании. В ожидании же застыл на крыльце своего дома Бато Киле.
Домрачев вклинился между весловушек, расколыхал их. Отвальная волна окатила ноги деда Андрея. Несмело Домрачев шел к нему, и в голосе его не было твердости.
— Как жизнь, Андрей Осипович?
— Живем, хлеб жуем, Сема, — ласково отозвался дед Андрей.
Домрачев бочку оглядел. В щелки между клепок кое-где сочилась вода.
— Рассохлась?
— Ничего, выправим. Под капусту пойдет.
— Пойдет, куда денется. Только клепка воду возьмет. Обручи надо подбить.
Свет от воды резал глаза, старик держал руку козырьком и из-под козырька смотрел на Домрачева.
— Вижу: мотаешься ты?
— А что делать?
— И я так думаю: не мед у тебя служба, Сема, а нужная.
Тут и лейтенант подошел. Бодренький шаг у него, скорый, пружинистый.
— А что за костер утром горел здесь, дедушка?
— Да мало ли ездют. Я и то думал: не на тонь ли? Погодя посмотрел — нет их уже, ушли кудай-то.
— А что ж не спросили?
— Кого? Их? Кто же скажет, сынок! Куды ж мне, старику, совать свой нос?
Лейтенант задумчиво протянул:
— Да-а.
И на Домрачева скосился: а что я говорил, сразу бы надо их проверить.
Домрачев спокойно глянул в его глаза.
— Ушли, стало быть, и разговоров об них нет. — На старика посмотрел и не стал таиться от лейтенанта: — А ты, Андрей Осипович, тонь одну-другую сделай все ж… Снасть имеется, думаю…
— Дак запрет же, Сема. А конец найду — имеется.
До лейтенанта дошло. Лоб сморщил гармошкой, с ноги на ногу переступил в смятении. Домрачев, примечая белую рубашку Бато Киле на крыльце, досказал уже тверже:
— Бато возьмешь в напарники. Тоже небось рыба нужна.
Сказал и, крепко ступая, пошел к катеру. Лейтенант — следом. Гальку ширяет сапогами. Сопит.
Понял он или нет, в чем дело? Может, лучше было обговорить этот вопрос с ним раньше — на воде. Конечно, лучше бы так, да вот сказано.
Да и не шибко горевал Домрачев от этих неожиданных своих слов. Шевельнулась мысль и затихла, и больше другое занимало его в этот момент.
Когда проходили мимо Мунгуму, приметил Домрачев копошение у лодок на берегу, и хоть далеко было, признал Степку Лукьянова, его угловатость.
«Рыбалить собрался Степка, — подумал Домрачев. — И темна не ждет, язва. Вроде как вызов дает, эдакий дурачина».
Домрачев вздохнул: знать бы, куда Степан наладился, какую тоню выбрал. Можно бы и уйти от неприятностей, потому как не сможет он наложить штраф на Степку, сетки его последней лишить.
Домрачев на солнце посмотрел — высоко, часа два до заката болтаться еще будет между небом и землей, не торопится. Домрачев ругнулся матерно, как давно уже с ним не бывало: и чего Степка на рожон-то прет, чего?
А тут лейтенант с вопросом:
— Этот дед, Семен Никитович, кто вам будет? Родня или просто?..
— Какой дед?
Домрачев непонимающе смотрел на лейтенанта.
— Вы ему сплав разрешили…
Вон оно что! Вона как ты все понял!.. Родня, значит… Пришил уже. Осудил.
Домрачев прищурился и, пригнувшись, подался вперед.
— Считай, родня.
Как обрезал. А сердце тоска охватила, такая тоска, что хоть плачь. Да что ж это такое?!
В расстройстве Домрачев не заметил, как пропустили они Партизанскую косу, как проплыли мимо нее травянистые берега с тальниковой чащобой, с аккуратными копешками в глубине, с золотистым песком вдоль плесов и с опрокинутыми в них осенними сопками с богатой палитрой чистых и ярких красок. И только когда вылетела лодка на простор и медным отсветом ударил Амур по глазам отраженным лучом солнца, рыбоинспектор оглянулся. И увидел яростную рыже-красную текучую воду, и отодвинутые рукой разноцветные, словно вывернутые наизнанку горы, и стайку уток на взлете, и плоское, словно отдраенный медный таз, солнце на уровне глаз.