Катерина опросила:
— Еще принести?
— Еще, — говорит Семушка, а у самого уже вся мордашка блестит от жира.
Ах ты, рыбная душа, поприжаться теперь придется. Не скоро рыбки вдоволь поешь, не скоро.
— Неси, мать. От окна возьми, пожирнее. Глянь-ка, Семушка-то как уплетает! Обопьешься ведь, Сенька! Воды в Амуре не хватит.
— Не-е!
И снова Домрачев резал кусками тешу, обрезая ребрышки, а Катерина картошек парных еще подбросила в миску — разъелись мужички!
Лейтенант крутит горячие картошки. Улыбаясь, Домрачев посматривал на него и вдруг опросил:
— Что, не дается?
— Горяче…
— Дуй, дураче. — поймал тебя на слове таки!
Смеется лейтенант. Сенька залился тоненько. Катерина улыбнулась мужу тепло. Ах ты, елки-палки, хорошо-то как — вроде и заботушки нет боле за плечами.
Лейтенант отвалился от миски с картошками.
— Сыт.
— Лопай-лопай…
— Сеня… — Катерина смотрит на мужа укоризненно, губы, однако, вздрагивают в улыбке. — При ребенке-то.
— Это у отца моего присловка была такая… Выдь-ка, Сенька, — дождался, пока тот ушел, на Катерину глянул: — Отец все любил приговаривать: «Лопай-лопай, мол, а не жадничай, ровняй морду с задницей!»
— Как-как? — не понял лейтенант, потому что зашелся в смехе Домрачев на последних словах.
— А вот так! Знай наших!
Теперь и лейтенант хохочет — дошло.
Катерина в смущении, на лице проявились красные пятна.
— Ох и бесстыдный же ты у нас, отец!
— Фольклор, — защищает Домрачева лейтенант. — Фольклор, Екатерина Самойловна.
— Не фольклор — бесстыдство.
— Сенька, выходи! — крикнул Домрачев. Устроил сына на коленях, покачал, подбрасывая, похватал ручищами за плечи, ножонки. — Говоришь, тебя взять на тони? Слышь, мать! С нами просится. Покататься. Парень, кажись, вызрел. Глянь, какой вымахал — мужчина! А, Виталий Петрович?
— И не вздумай — с собой-то. Чего не хватало.
Знает, выходит. Все знает баба… Ишь, глаза шальные сделались. А молчит, и слова про то не сказала.
— Вот так, Сенька, выходит, в другой раз возьмем тебя. Мать, слыхал, не согласна. — На Катерину зыркнул. — Чайку бы, мать.
Катерина ушла к печи, зашебаршила там.
Домрачев спустил Сеньку с колен, поднаддал легонечко под задок:
— Бегай, сын!
Вздохнул, но тут же гыкнул, вроде как поперхнулся чем. Еще гыкнул, но потише, горло прочистил.
— А мы двинем, однако, Виталий Петрович.
— Пора.
— Чайку вот выпьем на дорожку.
Полдня ухлопал Степан на лодку, и вот, осмоленная, она что арбузная корочка. Полюбовался Степан своей работой и вблизи и издали, похлопал по гулкому корпусу, порадовался — хоть невесту катай!
На воду лодку столкнул играючи, закачалась она перышком, под веслами ходко пошла, легко и сухой осталась. Степан на радостях вверх прошелся, вниз, круголя дал, налегая на весла. Послушно ходит.
На берегу наблюдал за Степановыми маневрами бич Сашка Серьгин. Осклабился Сашка, Степана наблюдая: ишь разыгрался, ровно дитя. У самого Сашки бутылка красного фруктового вина в кармане штанов оттопыривается. В бутылке лишь половина плескается — Сашка успел приложиться и утереться забыл, присохло винцо красной подковкой с уголков губ.
— Кончай, Степка! Гони сюды, дела есть. И что за народ! — шатко корячит Сашка ноги, колесит, но в воду не забредает, галечку шибает битыми кирзовыми сапогами. Пока Степка к берегу лодку ладит, Сашка сам с собой говорит: «Бывало, плавни, они, брат ты мой, ого-го. Не дай бог кому отведать такое…» — Бессвязна у Сашки речь.
В Мунгуму привыкли к Сашке. Сашка чумной, выпьет маленечко и уже пьян вдрызг, а тогда и до слез недалеко.
Степану Лукьянову Сашка был нужен.
— Напарником пойдешь на тоню со мной?
— Неспособный я, — признался Сашка.
— А може, одноглазого спужался?
— Не-е… Неспособный я.
— Греби, и вся делов-то. На греби сядешь, — уговаривал Степан, но Сашка заупрямился захмелевшей своей головой:
— Не-е… Другое что, это я могу. А закон есть закон… не суди меня.
— Черт с тобой, сам управлюсь, — отступился от него Степан. — Давай выпьем тогда хоть?
— Погоришь, Степан, — моргая выцветшими ресницами, сказал Сашка.
— Не вой только, — попросил Степан, видя, как завлажнели Сашкины глаза.
— Народ любить надо, — все ж таки всхлипнул разок Сашка и тронул Степана за руку. Еще сказать что-то хотел, но тут от горячих камней устрашающе прогудел шершень. Сашка забыл, что сказать хотел, и только икнул испуганно.